Что ж, каждому времени нужны свои песни. Это банально, но зато очень точно.
Давай, Геннадий, вспомним, как после войны девчата, женихов у которых навсегда забрала война, в своей девичьей чистоте и стыдливости неумолимо и до обидного неутешно вдовели, так и не выйдя замуж (даже инвалидов тогда не хватало на всех), как они, эти еще девчата и уже вдовы, на своих девичьих вечеринках, когда танцевали женщины с женщинами, которые научились «водить» за парней, радостно, будто о каком-то чуде, о каком-то подарке, рассказывали в своих песнях про обычный дым обычной папиросы. Помнишь: «Милый курит папиросу, дым пускает на меня…» Это было по тому времени приятно, ибо там, где дым, — там мужчина, там надежда выйти замуж и исполнить на этой земле обязательную тяжелую радость, которая назначена каждой женщине, — родить человека…
Комбайн тихо, не спеша идет по полю. Время от времени останавливается — сначала, как всегда, что-то не ладится. То наматывается на вал солома (известно, сыроватая еще), то на сжатом поле замечаешь зерна (просыпаются пока что), а то слишком натужно вдруг загудит молотилка — что ж, с таким урожаем нелегко управляться сегодня даже и комбайнам, так как они чаще всего рассчитаны только, скажем, на тот стопудовый урожай. Но пока ученые думают над новыми машинами, которым под силу будут и потяжелевшие наши урожаи, неплохо трудятся и они, уставшие от стольких страд работяги. Слушаешь, как они задыхаются от густой и умолотной ржи, и невольно думаешь: а как бы с этим урожаем управлялись сегодня серпы?
Комар идет через все поле за комбайном, помогает Рыгору отрегулировать машину. Следом идем и мы — целая процессия: и ты, и я, и шофер Василь Новиков, который будет отвозить зерно от комбайна, и даже твоя дочурка Лариса, которая упросилась посмотреть на зажинки и теперь, босая, поджимая ноги, несмело ступает по стерне рядом с сыном Медвецкого.
Наконец-то хлынула, полилась в кузов машины и густо зашумела тугая и теплая река первого зерна этого года! Было видно, как все, даже дети, радуются ему. Ты, просветленный, став на колесо машины, жадно подставлял под широкую струю ладони, набирал полные пригоршни, подносил их поближе и с неподдельным наслаждением, будто впервые видел, разглядывал зерна, вдыхал их свежий запах. Нет, видимо, никто не сможет обмануть человека, который хоть раз видел, как льется из бункера эта шуршащая река, обмануть и выдать прошлогоднее зерно, скажем, за новое. Как оно, новое, пахнет! И свежо, и волнующе, как и первая краюшка хлеба, испеченного из нового урожая. Оно пахнет не убранным еще полем, тем неожиданным запахом, когда растение еще не солома, но уже и не стебель.