Я подошел к седогривому поближе.
Бывший жеребец уже забыл о своей прежней привычке — не подпускать к себе никого, кроме конюха и председателя. Теперь он стоял тихо, спокойно, и только когда я наклонился и потянулся рукой к копыту, заметил, как по лошадиным бокам, словно от холода, передернулась, пошла волнами кожа и уши сами собою прилегли к голове.
За стогами сена и клевера, что аккуратно огорожены жердями, одиноко паслась Красавица. Она как-то торопливо, не поднимая головы, хватала коротенькую, уже выщипанную к осени отаву — будто спешила насытиться на всю зиму. Еще и теперь, несмотря на свои холодные уже годы, она была красивая и гордая — можно было представить, какой была Красавица в молодости!
— Слабая уже она, — смотрит вместе со мною на Красавицу дядька Харитон. — Что ни говори, а ей уже более двадцати годков. Старость пришла — ничего не поделаешь, такой уж он короткий, конский век. Тот ведь председатель очень ее жалел — запрягать никому не разрешал. Недавно хотели на мясокомбинат Красавицу сдать. Но новый председатель не дал. Говорит: «Пускай она уже у нас своей смертью помирает. Она того заслужила…»
Как только табун доскакал до луга, все кони сразу нагнули головы и быстро взялись собирать отаву, которая и так уже была словно подстрижена у самой земли и только возле коровяков возвышалась темно-зелеными островками. Кони ходили дружно. Одни, отыскивая траву погуще да повыше, мелко переступали, перебирали, насколько позволяли путы, ногами, другие — постепенно подбирали задние ноги к передним, а потом, встряхивая гривой, скакали вперед.
— Теперь уже кони выгулялись, — прислонившись спиной к жерди, которой был огорожен стог, сказал конюх. — Сегодня пусти его одного с поля, так он, ей-богу, и Андреевщины не найдет. Бывало, у него все ребра видать, а он целое лето то в плугу, то в телеге, то в бороне. А теперь вон нашим «жеребятам» уже по семь лет, а их еще никто не запрягал. Да что там запрягал — на них все лето даже уздечки не было. Пенсионеры и те не берут коней, все машин просят. Они по слабости своей уже ничего с конем и сделать не могут. А молодые не хотят: «Зачем нам с конями возиться» (а возни с ними на самом деле много: поверишь ли, некоторых только вдвоем запрячь можно — один не совладаешь). А если уж и берут некоторые, то просят таких, чтобы потише были. А то, не приведи бог, поразбирают все — и телеги и плуги. Даже «сотки» свои в огороде вспахать и то не хотят конями. Боятся: а что ты думаешь, эти жеребцы там и яблони поломают, и груши с корнем повывернут. Потому и идут все: дай грузовик — надо корову отвезти, дай машину — надо в гости съездить, дай трактор — за дровами поеду. А вот эти силачи — их в колхозе пятьдесят шесть — гуляют, запрягать их никто не хочет: конечно, с ними возни много — с ночного сходи приведи, запрягай, распрягай, в табун опять отведи… А трактор — гырр! — и в Орше.