— Ну и пусть. А ты бы от Клецки убежал.
Лена всегда такая. Когда мы с нею вдвоем, она добрая, ласковая — как вот и сегодня. Мы мирно можем говорить обо всем. Как только есть кто-то рядом, тогда ее лучше не трогать: а то таким коршуном налетит — так и смотри, чтобы глаза не повыдирала. Колючая-колючая делается. И в школе всегда смеется надо мною, и так вот на «муравейниках», как вчера, вырывается. Надо же руку так ободрать! И почему она при людях внезапно меняется? Сначала я, не понимая, очень обижался, а теперь, хоть также не все понимаю, немного смирился, привык.
А когда мы были еще меньшими, старшие ребята пошутили как-то над ней:
— Ай-яй-яй, посмотрите, как Лена Яся любит.
Она расплакалась и сквозь слезы доказывала:
— А вот и не люблю я его. А вот и не люблю…
— Любишь… Любишь — не ври. Кабы не любила, так сейчас бы разделась и вокруг хаты десять раз обежала. Тогда б мы, может, еще и поверили.
Она расплакалась еще больше, — ей не хотелось раздеваться и бежать вокруг хаты, но и признать, что любит меня, она тоже не могла.
Все же побежала. Я не видал, а хлопцы мне рассказывали, что бежала и все спрашивала: «Скоро ли уже все?»
А ребята, шутники эти, даже еще лишние круги прибавили — она и не заметила, как и их пробежала. А потом все спрашивала:
— Ну, а теперь верите? Верите, что не люблю?..
— Ясичек, ты уж немного подожди, пока я фикус домою, — поможешь мне его в хату внести.
Я присел на скамейку. Из сеней, через освещенный проем дверей, откуда светлая полоса подбиралась к самым Волечкиным куклам, было видно, как за яблоней в Микитовом саду, красное и большое, заходит солнце. Оно висело уже так низко, что на него можно было смотреть не прищуриваясь. Листья шевелились, и поэтому красный круг солнца, открываясь то в одном, то в другом месте, переливался, как водяные блики под ветром. Ветра же здесь, в сенях, не чувствовалось, и поэтому казалось, что листья шевелят, переворачивают то одной, то другой стороной солнечные лучи.
На яблоне все еще густо колыхались, стукаясь друг о друга, яблоки. Все в деревне удивлялись, как это Миките, имея столько детей, удавалось уберечь яблоки до поздней осени: у всех же давно дети даже с листвой, даже зеленые оборвали, а у него одна яблоня и та стоит нетронутая.
Я же знал секрет дядьки Микиты. Он, если отлучался куда, наказывал детям:
— Яблоки не рвите. Если хоть одно кто съест, я узнаю. Я их пересчитал.
И дети боялись, не трогали яблок — отец же, верили они, вернувшись, пересчитает и, недосчитавшись хоть одного, возьмется за путо… А пут в их хате было очень много — дядька Микита кроме колхозных коров пас иногда и колхозных лошадей. Куда только их, эти путы, не прятал Лешка, шустрый сын дядьки Микиты, — тот, что когда-то приходил маленьким учиться, — но, если надо было, дядька Микита все равно легко их находил.