Скомкав повязку, я подошел к кусту сирени, который широко, почти на самой улице, рос перед Тешковой хатой, и только хотел бросить под него лоскут, как из-за куста выскочил Клецка и, точно бесенок, снова затянул:
— Ленкина шпаднича! Ленкина шпаднича!
И побежал. Я бросил в куст цветастый лоскуток и стиснул зубы: ну погоди же ты у меня, Клецка, погоди, шепелявый! Попросишь ты задачу списать. Посмотрим, как тогда запоешь: «Ленкина шпаднича!»
Коровы были уже совсем близко. Я хотел до них попасть в хату завуча: знал, что Андрей Иванович собирался сегодня доставать вересковый мед, и надеялся, что он угостит меня. Если же Чуешь выйдет загнать свою бодливую корову сам и мне придется отдать ему газеты на улице — считай, пропал мой мед.
Завуч действительно вышел на улицу раньше — перед самым стадом.
— Вот ваши газеты, Андрей Иванович, — подал я ему почту.
— Ого сколько, — улыбнулся он и, увидев мою кислую физиономию, наверное, все понял: — Подожди, вот загоню корову, зайдем, слышишь, ко мне, — поможешь мне мед с огорода в сени перенести.
Вспомнилось, как прошлым летом я принес почту, когда Андрей Иванович тоже доставал мед. Покрутившись в хате, я никому не отдал газеты, хотя дома были дети учителя, а понес их в сад — что же поделаешь, если мне так хотелось попробовать меду! В саду никого не было, и я, увидав большую миску с медом, не удержался от соблазна и мазанул пальцем. И не успел поднести этот палец ко рту, как из-за хаты неожиданно вышел Андрей Иванович. Смутились мы оба: я не знал, что дальше делать со своим пальцем — нести в рот или вытереть о траву, а учитель от неожиданности даже остановился — видимо, забыл, зачем он сюда торопился…
Коровы шли спокойно, не спеша (чего бежать — оводов же нет) и поднимали на улице остывшую уже немного пыль — не такую густую, как летом, а реденькую, осеннюю. В стороне от стада, чуть подальше от пыли, шла единственная овечка самого дядьки Микиты, которая паслась все лето с коровами: она была сытая, круглая — то ли так наелась, то ли, может, была уже суягная.
— Куда ты, сброд этакий! — кричал Андрей Иванович на свою рыжую корову, которую он недавно купил в Лапысице. — Куда ты тянешься — никак, слышишь, к моему проулку не привыкнешь!
Забежав вперед, Чуешь махал прутиком перед самыми рогами своего «сброда», но не бил — жалел: Чуешь всегда жалеет все живое. Говорят, что, когда его даже укусила, порвав штанину, Ядохина Найда, подкараулившая около дырки в сломанном заборе, учитель поднял было камень, подвернувшийся под руку, но в ту же минуту, увидав, как Найда, будто все поняв, виновато опустила глаза и так, притихшая, ходила у изгороди, бросил его на землю. «Дурная! Дурная! Найда дурная!» — только и смог он вот так, не ударив, накричать тогда на сучку и пошел, прихрамывая, к своему дому.