В темноте его рука казалась еще больше: ее, словно перчатка, густо окутывала темнота — будто сама ночь намоталась на кулак.
Крепкая рука у дядьки Гришки — у одноруких они всегда крепкие, ибо с той работой, которая обычно распределяется на две руки, у них должна справляться одна. И мне вспомнилось, как в самый голод, когда нам совсем нечего было есть и когда в Раевщине сгорел амбар с пшеницей, дядька Гришка вот этой одной рукой принес нам оттуда ладную торбу черной, обгорелой пшеницы, из которой и хлеб тогда очень попахивал затхлым дымом. А еще перед этим, когда распределяли немецких трофейных коров, он с добродушною улыбкой, также одною рукою крепко держа повод, привел на наш двор большущую черную корову, хотя у него самого не было в то время не только молока, но и хлеба. Из-за ее величины мы прозвали корову Фурою, хотя молока она давала очень мало — как коза. Фура вскоре сдохла, проглотив большой ржавый гвоздь…
В хате Матруны Вековухи было уже душно, как и в Лавреновой.
Дядька Савка, склонив голову на гармонь, приложив ухо почти к самым мехам — так и казалось, что они могут ущипнуть за мочку, — широко разводил их в стороны: играл вальс.
Весело кружился с Павлиной Романовной летчик — встряхнув своим кудрявым чубом, он вдруг, на полном ходу, останавливался, громко топнув хромовым сапогом, собранным в гармошку, отчего тот казался намного короче, и снова, почти не останавливаясь, начинал кружиться в другую сторону — так же весело и быстро.
Немного медленней, более плавно, кружились в вальсе Микитов Толик и Леся. Они не смотрели друг другу в глаза, и когда взгляды их случайно встречались, смущались, краснели и спешили скорее отвести их в сторону. Но, несмотря на застенчивость и стеснительность, танцевали они красиво, слаженно. Леся будто сразу чувствовала, куда поведет ее кавалер, и потому, не сбиваясь, шла в лад — всегда туда, куда хотел Толик.
Весело смеясь, быстрее всех кружились молодые: Люсина фата мелькала то тут, то там — даже было удивительно, что никто до сих пор не наступил на нее.
Дуня Тешкова, посадив Шовковихе в подол Миколку, взяла за руку раевщинского Кольку и повела его в круг. Там сама стала за «мальца» и кружила Кольку только в одну сторону, ибо в другую не умела. Танец у них не получился: в другую сторону не умела она, а в эту — не совсем умел Колька.
Ядоха, которая тоже выбралась из застолья, схватила бабку Домну и, смеясь, кружила ее где-то недалеко от Савки, не осмеливаясь идти в круг: бабкины платки то раскручивались, то закручивались опять, а сама бабка Домна, закрыв глаза, кричала на Ядоху: