«Дорогая Мария Никифоровна! Ваше письмо заставило меня вспомнить те милые дни школы, которые никогда, думается, не выйдут из памяти. Четыре года войны многих из нас изменили, заставили глядеть на жизнь иными глазами. Здесь, на фронте, мы поняли — до чего хороша была наша жизнь, мы научились еще крепче любить нашу замечательную Родину. Мы не щадили своей жизни, чтобы уничтожить врага, посмевшего посягнуть на нашу юность, и… учиться. Теперь это моя мечта. Здесь только со всей силой ощущаешь свою тягу к учебе, к знаниям. Раньше я как-то не вдавался в такие рассуждения.
Пишите мне, пожалуйста, о теперешней жизни школы, что нового сейчас? Как живет школа в эти дни? Как Вы работаете?»
А вот уже победа — 1945 год.
«Письмо Ваше получил с большой задержкой в доставке по причинам нашей службы.
С печалью и сожалением прочел я в нем траурные строки о гибели нашего бывшего директора, полковника Косарева. Какие прекрасные люди погибли во имя нашей Родины. Вечная слава героям!»
А вы говорите, что нет таких учителей! Есть такие учителя! Они были и останутся в жизни. Не могут не быть!
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
«ЧЕСТЬ»
Когда я писал «Повесть о юности», юности светлой и чистой, с ее благородными целями и высокими порывами, я никак не думал и не гадал, что буду когда-то писать о совершенно обратном — о юности сложной, трудной, даже преступной. Но так получилось: повернулось колесо жизни — и, как в театре с вращающейся сценой, перед вами то богатый особняк с колоннами и вазами для цветов, а то вдруг — кирпичная стена с облупленной штукатуркой и какие-то бочки из-под капусты.
«Капустой» запахло, когда я еще писал «Повесть о юности» с ее колоннами и вазами для цветов. В ней есть глава, в которой на объединенном собрании мальчишек и девчонок обеих школ ведется диспут «о хорошем человеке». Толчком к этому диспуту послужила заметка на первой странице «Комсомольской правды», вернее, небольшое письмо молодого дальневосточного горняка Астраханцева: «Я хочу воспитать в себе лучшие качества советского человека, чтобы люди обо мне могли сказать: «Хороший человек!» Скажите, как это сделать?»
Это письмо вызвало громадный поток читательских откликов, редакция получила шесть тысяч писем. Из них я прочитал около тысячи, все они были, в той или иной степени, интересные и легли в основу этой главы, но одно из них особенное. Потом я их читал, такие, подобные, тоже во множестве, и они тоже были разные, но это было первой ласточкой и потому буквально потрясло меня.
Писал молодой парнишка, сын геройски погибшего на фронте солдата. Оставшись без отцовского руководства, он потерял жизненные ориентиры и, осквернив память отца, попал на скамью подсудимых, а потом — в заключение. Здесь он все продумал, осмыслил, написал ходатайство о помиловании и был помилован. Но, выйдя на свободу, он остался, уже добровольно, в Воркуте, чтобы трудом своим искупить свою вину перед Родиной. Вот обо всем этом он написал в «Комсомольскую правду» обширное, многостраничное письмо, в котором все рассказал и во всем покаялся перед народом и предупреждал молодых людей от подобных ошибок. И очень жаль, что оно не было напечатано в газете, оставшись в ее архивах, а ведь неизвестно еще, что больше воспитывает — подражание положительному или отталкивание от отрицательного?