Таким образом, к концу XIX века буржуазная религиозная мысль оказалась перед банкротством, и потому широкой волной разливается та психология, которую гениально выразил Достоевский: «Я — дитя века, дитя сомнения и неверия».
Такова в общих чертах концепция и структура этой моей книги, и в ней — больше, пожалуй, в структуре, чем в концепции, — редакция «Атеиста» увидела ее ценность. Ценность эта — как мне было сказано главным редактором И. А. Шпицбергом — заключается в том, что общая схема, намеченная Энгельсом, расцвечена в ней убедительными и яркими примерами, высказываниями мыслителей, характеризующими и иллюстрирующими исторический процесс распада религии, и рядом вопросов и глав, углубляющих проблему, таких, как «Об идеале и религии», «О подсознательном и сознательном в религии», «О смысле жизни», «Корни религии в СССР» и т. д.
Одним словом, книга была принята, очень быстро вышла, и я с глупым, вероятно, видом, как отец своего первородного сына свое любимое детище, держал ее в руках, зелененькую, очень, по нынешним критериям, простенькую, но такую милую и трепетную, свою!
Считаю своим долгом сказать что-то и о «восприемнике» этого моего детища — об издательстве «Атеист», очень интересном и, по современным понятиям, не совсем обычном явлении.
Прежде всего, это было не государственное, а общественное издательство, созданное усилиями небольшой, можно сказать маленькой, группы энтузиастов, воспринявших гениальный ход ленинской стратегии — новую экономическую политику — как высвобождение и развертывание не только «купецкой», но и более общей и многосторонней инициативы в разных областях общественной жизни, в том числе и идеологической.
Помещалось оно, это издательство, в небольшом, в три комнатки, флигелечке, даже без вывески, стоявшем в не очень удаленном от центра, но довольно глухом московском переулке возле Никитских ворот (Гранатный, 1). Две из них, тоже небольших комнат, занимало собственно издательство, его контора, а в третьей жил его основатель и бессменный руководитель Иван Анатольевич Шпицберг, одинокий, лет под пятьдесят человек, обрусевший латыш по происхождению, о котором тоже нельзя не сказать несколько слов.
Это был интереснейший человек, с острым, аналитическим умом и неутомимой жаждой знаний. Он обладал не столь часто встречающимся талантом слушать, улавливать суть вещей и таким образом восполнять недостатки своего образования. Человек несколько эпикурейского склада, общительный, открытый, без излишней подозрительности и догматической узости, он умел видеть людей, понимать их и привлекать к своему делу.