«Не кажется ли тебе, — пишу я ему, — что само время наше все больше становится новым по сравнению с тем, что мы с тобой привыкли в молодости называть «нашим» и «новым», что на исторической сцене одна декорация сменяет другую, а вместе с нею и свет, освещение, и весь ход происходящей на этой сцене жизненной драмы меняет свою поступь и свою окраску и колорит. Меняет колорит и «океан проблем». Борьба с природой, к примеру, у нас на глазах превращается в проблему защиты природы, от которой не милости нужно ждать, а которой нужно оказывать милость. На кумачовые лозунги социальной революции, лозунги нашей молодости, наслоились отсветы и тени революции уже другой, научно-технической. А теперь формируется и приобретает все большую силу такое, совершенно новое понятие, как экологическая проблема и вытекающая из нее перестройка всей ситуации в мире. Так же, на мой взгляд, все с большей силой и ясностью высвечивается в наши дни роль нравственного начала в трех основных его аспектах — личность, общество, власть, — начала затененного и, в значительной степени, вульгаризированного в результате трудно преодолеваемого догматизма мышления. И не думаешь ли ты, что оно, это благородное, одно из опорных начал природной сущности человека, теряет свою императивность, приобретая вместо этого черты релятивизма и прагматизма — «глядя по обстоятельствам». И не в этом ли коренятся истоки и причины многих наших несчастий и бед, даже преступлений, от которых, оказывается, не спасает ни звание, ни образование, ни положение, ни партийный билет, ни марксистско-ленинская идеология.
Да! и идеология, потому что идеология — это строй и система мыслей, а жизнь — это практика, поведение и взаимоотношения людей. И именно здесь вырисовывается главное направление дальнейших путей и поисков: «Нравственное начало». Я понимаю и сознаю, что мною сказано много неприятного, тяжелого, порой страшного, но это отнюдь, поверь мне, отнюдь не означает, что я ничего другого не вижу и не понимаю. Как выразился, если ты помнишь, один из моих корреспондентов: «Не слепые!»
По рождению я сын еще XIX века и помню многое — и лапти, и курную избу, соху, и урядника, и мордобой, и церковноприходскую школу, помню всю дичь и немощность царской России, когда даже ученические перья и карандаши ввозились из-за границы, или, положим, наш сувенирный гимназический альбом был сделан фотографом Случевским из Парижа. Ну, разве можно сравнить со всем этим нашу теперешнюю, действительно могучую, почти неузнаваемую Родину, превратившуюся из той нищей, лапотной Руси в великую державу мира, носительницу идеалов человечества? Не слепые!