Выйдешь, бывало, ночью на улицу, и тебя охватит жуть. Раньше здесь, говорят, водились волки, воровавшие собак прямо с крыльца. Сейчас — никого, ни луны, ни звезды, сплошная безглазая тьма, только невидимый в этой темени лес даже не шумит уже, а стонет, зловеще, до дрожи. Лучше бы, кажется, выли волки!
И на душе такая же темень и такой же стон: что делать? Как быть? Как жить?
И я стал извозчиком.
Верстах в пяти от нас, на крупной железнодорожной станции Мятлевская, развернулось в свое время то, что можно было бы назвать иллюстрацией к ленинскому учению о развитии капитализма в России. Бойкий и оборотистый ухарь-купец, Арефьев, выходец из простых мужиков, на глазах у всех стал богатеть и нажил солидные капиталы. Кто говорил — большие тысячи, кто — целый миллион. Так или иначе, он построил громадные каменные лабазы и двухэтажный, каменный тоже дом, горделиво возвышавшийся над всем одноэтажным Мятлевом. А сын его получил уже высшее образование, стал инженером, построил маслодельный завод, завел электричество, на которое мужики, хлопая по полам полушубков, поначалу дивились; женился на дочери елецкого махорочного заводчика Заусайлова и, удвоив таким образом капитал, стал прихватывать все, что плохо лежит, в том числе и леса. Один лес он купил неподалеку от нас, а тут — революция, и, почуяв недоброе, Арефьев спешно, в одно лето, свел его и теперь, по зимнему пути, в том же темпе вывозил дрова на станцию. Наблюдал за всей этой операцией знакомый отцу лесник, который и предложил ему для меня эту работу. И вот я — извозчик; каждый день, в валенках, в черном дубленом кожухе с красной подпояской, запрягаю лошадь, сажусь в розвальни и еду в лес, забираю установленную норму дров и везу ее — вместе с другими, обозом — на Мятлевскую, где сдаю их приемщику. И — словно нет никаких проблем и волнений, жизнь простая и естественная: «Но, серый! Но…» А серый, точно отвечая тебе, помахивает хвостом и тянет, тянет, снег скрипит под полозьями саней, а мороз привычно щиплет тебя за нос… Что еще нужно человеку?
Оказывается, нужно. Идешь за санями и думаешь. Лежишь в розвальнях, доверившись лошади, и думаешь, думаешь, все о том же, о той же самой непостижимой «мудрости истории». А в поисках ее опять обращаешься к источнику всяческой мудрости — книгам, благо их и у меня много, и в районной, вернее, тогда еще уездной библиотеке. Из помещичьих домов и усадеб книги свозились и передавались тоже в уездную библиотеку, откуда я их выкапывал, точно крыловский петух. Вот я беру заветную книжечку, чудом сохранившую следы моих «раскопок», мои поиски истины тех далеких времен. Я листаю ее, выбирая то, что бросается в глаза. Мысли вразброс.