Выходя победителем из борьбы со стихиями природы, «царь природы» продолжал быть жертвой другой своей стихии, самой грубой борьбы за существование — борьбы друг с другом. Теперь человек поставил перед собой другую, более высокую цель — победить и эту стихию, ввести ее в крепкое и здоровое русло и на основании единого плана построить разумную жизнь. Мы верим, что с этой задачей он также хорошо справится, построив на месте угнетения, слез и крови новое, справедливое общество».
…Для многих — да и для меня самого — все это является теперь, конечно, азбукой. Но ведь через эту азбуку в то переломное время нужно было пройти и моим слушателям, и мне самому, высвобождающемуся из всего предыдущего, совсем от других идей, мыслей и настроений.
Припомним хотя бы семнадцатый год, год великих, исторических событий и в то же время моего такого тяжкого духовного смятения (нашедшего тогда выход в так называемом стихотворении в прозе — «Человек»).
Теперь все было совершенно другое. Теперь были поиски оптимизма, утверждение оптимизма, нового мировоззрения и мироощущения новой эпохи, и это было утверждение основной, как я и теперь уверен, черты нового мировоззрения — широкого, лишенного догматизма взгляда на вещи.
Это и выражали слова очень популярной в то время итальянской пролетарской поэтессы Ады Негри, которыми я заканчивал свою лекцию:
Зачем стоять над старыми гробами,
Когда судьба нас к новому зовет?
Я перечитываю теперь это длинное и скучноватое — сам понимаю — переложение любительского опуса больше чем полувековой давности и думаю. Пусть на последней, Полуизорванной странице этой в подлинном смысле слова рукописи стоит чья-то не очень разборчивая, сделанная красными чернилами и в конечном счете правильная резолюция: «Рукопись окончательно вернуть автору, как неподходящую. 10/XI 22». Но для меня она является дальнейшим свидетельством и обоснованием того перелома, который был связан с памятной осенью восемнадцатого года.
А в подтверждение этому приведу еще одно свидетельство тех дней.
«1 мая 1920 года. Великое Первое мая, праздник труда!»
Не могу не вспомнить — и этот солнечный праздничный день, и заполненную народом городскую площадь, и музыку, и знамена, и общее приподнятое настроение людей. Это была не толпа. Люди стояли колоннами и ждали сигнала, чтобы отправиться по местам работы. Это был, можно сказать, первый организованный массовый субботник, продолжение Великого почина, начатого год назад московскими паровозниками.
Я работал по организации краеведческого музея. За четыре часа из хаотической массы пыльных камней и разного рода чучел, наваленных в пустом и грязном помещении, получился уютный уголок с хорошим и продуманным содержанием и вывеской: «Музей». Что делали другие, в других местах, я не знаю, но все возвращались бодрые, веселые, с песнями и музыкой. Конечно, были и равнодушные, и ворчащие, которые пошли страха ради, но…