Версию Халиоллы вроде бы подтверждает рассказ самого Кунанбая, главы рода Тобыкты, о башнях ставки Чингисхана, возведенных из толстых сосновых бревен. Эти башни своими глазами будто бы видели предки Кунанбая. Его рассказ зафиксировал ссыльный поляк Адольф Янушкевич (1803–1857), наезжавший по долгу службы в казахскую степь.
Да и Шакарим позднее, в 1911 году, повторил эту версию, добавив в своей книге «Родословная тюрков, киргизов, казахов и ханских династий», что настоящее имя Чингисхана — Темучин, а имя Чингис означает — могучий, великий. На основании подобных свидетельств ученые еще в советское время (в частности, Константин Юдахин) несколько иначе реконструировали имя Чингисхана: от тюркского слова «шын» (шин — чын) — истинный, настоящий. То есть Чингисхан — настоящий хан.
Время лишь подогревает интерес к легендам. В наши дни отголоски сокровенных знаний предков рождают еще более смелые предположения. Например, в Чингистау, возможно, находится могила Чингисхана. Это призрачная версия, подтвердить которую может только какое-то невероятное открытие. Официальная историография считает, что сам Чингисхан, умерший в августе 1227 года в окрестностях Цинн-шуя в горах Восточного Ганьсу, выбрал местом погребения склоны одной из высот, составляющих массив Бурхан-халдуна в восточной Монголии. Но могила его до сих пор не найдена, а потому казахский топоним «Чингистау» чудится заманчивой подсказкой для будущих исследователей старины.
На эти символические образы и мотивы, олицетворяющие «коллективное бессознательное», ориентирован и Шакарим, который в трагическом романе «Адиль и Мария» предается лирико-философским раздумьям:
«О, древний Чингистау! Чего ты только не насмотрелся с тех пор, как поселился здесь человек. Ты пропустил через себя и Чингисхана, и Тамерлана, и многих других завоевателей. Ты видел взлеты и падения, восхождение и исчезновение многих и многих людей, у которых загорались и гасли сердца, бушевала в груди радость, сменявшаяся печалью. Видел многих молодых, которые стремились к цели и достигали ее. Видел, как покидала несчастных надежда, сиявшая прежде, как солнце. Какие только народы не жили здесь, отлавливая дичь, выращивая скот. Ты видел, как текла кровь рекою. Но и прекрасным, как солнце и луна, девушкам, и цветущей молодежи, и батырам без страха и упрека с львиными сердцами, и проходимцам, обманувшим мир, и сладкоречивым ораторам, биям, — всем дал лишь по пяди земли, размером с очаг, отрытым в земле, всех схоронил на своей груди. И стоишь, равнодушно возвышаясь, словно ничего не видел, не слышал! Но и этого мало, ты раскинул во всю ширь от востока, где стремительно появляется солнце, до запада, куда долго катится день, свои объятия, словно кереге юрты. И разве я не слышу, как ты безмолвно взываешь: «Идите, идите ко мне! Узнайте в моих объятиях радость и невзгоды, придите, растрачивающие недолгую жизнь в суетной борьбе». И что мне делать, когда я слышу эти твои немые призывы?»