Университет жил большой общественной, так называемой «внешкольной» жизнью. Клуб располагался в помещении бывшей церкви. И потолок и клубные стены были расписаны всевозможными благолепными фресками из библейской жизни со странными изречениями, написанными причудливой славянской вязью. Рядом с ликами святых, ангелов и архангелов — портреты, развешанные правлением клуба.
В клубных комнатах расселились ячейки.
«Ячейка РКП внешников».
«Ячейка ОЛЯ».
«Ячейка РКСМ ОПО и ОЛЯ».
Нежное имя ОЛЯ означало: отделение литературы и языка — наше отделение.
И плакаты:
«Вечер Безыменского. Поэт читает «Комсомолию».
«Новые стихи Маяковского».
«Семашко в Богословской аудитории читает лекцию о гигиене».
«Вечер встречи с наркомом Луначарским».
«Диспут о любви и дружбе».
В объявлениях отражался сложный и пестрый быт нашего факультета общественных наук — ФОНа.
И однажды появилась совсем неприметная наклейка:
«Студент Дмитрий Фурманов читает главы из повести «Красный десант».
Дмитрий Фурманов был среди нас самым старшим. Десять, пятнадцать лет разницы. Самым старшим и самым бывалым. Среди студентов он приобрел непререкаемый авторитет. В особенности когда узнали, что был он комиссаром многих дивизий. О Чапаеве тогда еще мало кто знал. Но редкий в те поры орден Красного Знамени говорил сам за себя.
Он был избран парторгом курса.
На сумбурных собраниях наших, где развертывалась настоящая классовая борьба, слово Фурманова всегда играло большую роль.
Сам он в своих дневниковых записях рассказывал об одном из таких собраний, где надо было избрать студенческих представителей в правление университета.
«Целый час избирали президиум собрания. Десяток меньшевиков — гладких, белых, выхоленных, примазанных, хорошо одетых, типичных белоподкладочников — вели свою полуглупую и смешную, полуподлую, а в общем глупо-подлую линию: во что бы то ни стало проводить не то, что предложили коммунисты, независимо от того, хорошо это или дурно.
Когда предложено было голосовать за список кандидатов, меньшевичишка, объявивший себя беспартийным, заявил:
«В ком еще осталась любовь к студенческим традициям, кто не хочет подчиняться диктатуре властвующей партии, кто чтит настоящую демократию, тот пусть протестует…»
Поднялся шум. Видя, что ничего не выходит, меньшуги поднялись с мест и демонстративно стали выходить. Толпа плотно стояла у кафедры и расступилась шпалерами, когда провожала их со свистом, улюлюканием, гвалтом и угрозами. Им показывали кулаки, их толкали, едва ли не плевали в лицо. Они огрызались и тоже потрясали кулаками в воздухе. Один рьяный фронтовик, не знаю, коммунист он или беспартийный, всех проходивших толкал то в плечо, то в шею, а одному дал здоровенного тумака. Ярость у всех накипала. Одно время можно было ждать свалки, когда мы все запели «Интернационал», а меньшевичишки плелись оплеванными. Всего ушло человек 20–25 из общего количества присутствовавших 450–500 человек.