Он вернулся на родину сразу после кончины пастора Бронте в июне 1861-го, честно выполнив обещание, данное Шарлотте: не покидать ее отца в старости и немощи. Он так и работал все эти годы его помощником. Свидетельства о том, как уживались двое мужчин под одной крышей, разнятся: кто-то утверждал, что от былой вражды не осталось и следа, кто-то, как хауортский пономарь мистер Гринвуд, с которым говорили об этом Гаскелл и ее дочь, был убежден, что жили-то они вместе, но оставались абсолютно чужими друг другу людьми. Возможно, Николлс хотел занять место своего тестя после его ухода, но совет попечителей церкви был категорически против. Его не любили в Хауорте, в том числе за скрупулезное и механистическое следование формальностям, из-за чего он не разрешил, например, похоронить Майкла Хитона, одного из самых уважаемых жителей деревни, чья семья веками жила рядом с церковью, на церковном кладбище. Эту историю в Хауорте знали все. И без того не склонная к сантиментам душа Николлса после смерти Шарлотты загрубела еще больше, и нужны были зеленые поля родной Ирландии, чтобы она оттаяла.
Если Патрик Бронте стыдился своего происхождения, то Николлс гордился им. Ему нравилась его страна, где, по меткому наблюдению автора “Ирландского дневника” Генриха Бёлля, “английская булавка, эта древняя застежка кельтов и германцев, снова вступила в свои права”: ее использовали вместо оторвавшейся пуговицы на платьях и сюртуках, а на все неприятности реагировали так: It could be worse – “Могло быть и хуже” и I shouldn’t worry – “Я бы не стал беспокоиться”. Этот край щедро поставлял миру наемных рабочих (ирландцы традиционно уезжали со своего острова в поисках лучшей жизни), неврастеничных гениев, как Джеймс Джойс (к этой породе интеллектуалов, безусловно, принадлежал и пастор Бронте), и крепко стоящих на ногах упрямых крестьян, осушающих болота и ценящих независимость.
Поселившись в родном Банахере в крепком двухэтажном Hill House, один вид которого внушал мысль о солидности и постоянстве, Николлс завершил карьеру церковнослужителя и стал фермером и землевладельцем, что подходило ему гораздо больше. Заметка в Portsmouth Evening News от 1900 года описывает его как “крепко сложенного, сильного пожилого мужчину, который удивительно активен для своих лет и популярен в округе. Его бизнес, связанный с недвижимостью, процветает”. Единственной его печалью было отсутствие у них с Мэри Анной детей, что для католической Ирландии с ее многодетными семьями нетипично.
В Hill House Николлс перевез все бумаги и вещи Шарлотты. Туда переехал даже пес Плато, которого пастор купил уже после смерти дочери. Ее портрет, сделанный Ричмондом, висел над диваном в гостиной – по преданию, однажды он упал на голову мирно дремавшей там Мэри Анны, лишив ее на какое-то время сознания. В остальные дни она тщательно вытирала пыль с большой витрины, где под стеклом лежали первые издания романов Шарлотты и ее рукописи. На стене били часы, привезенные из пасторского дома, и красовалось ружье мистера Бронте, в шкафу хранились платья и перчатки Шарлотты. Педантичность Николлса пригодилась истории – теперь эти подлинные вещи украшают Музей Бронте в Хауорте.