Но он "дышал", а значит и жил, обретая благодаря огню и нежности этой женщины то, чего был лишен до встречи с ней: сияния солнечного света в душе и его же животворящего тепла. Уже одно это опровергало любые домыслы о сатанинской природе Маргариты. О, нет, она не была демоницей-суккубом, хотя, видит бог, обладала дьявольской силой. "Огонь" Мары был подобен тому, что пылает, не зная утоления, в жерлах вулканов, а ее нежность была изменчива, как струящаяся с гор вода. Но в том-то и беда, что Людо "сгорал" в огне ее страсти и "тонул" в водах ее нежности. Он истощал себя, платя жизнью за любовь, знал это, но ничего не предпринимал для своего спасения, прежде всего, потому что не желал спасаться.
– Это безумие, – сказал Голос. – Ты себя убиваешь!
Выразиться определеннее было нельзя, но что значили слова для того, кто за несколько лет своей юности превратился из "княжонка Людо" в "чудовище Людо Кагена"?
Однако неожиданно у Голоса обнаружился союзник.
– Вы должны быть осмотрительнее, мой господин, – сказал Зигмунд.
Молчаливый от природы германец заговаривал сам только тогда, когда его господину грозила настоящая опасность. Так что, по-видимому, Людо следовало бы прислушаться к словам телохранителя, но, к сожалению, безумие любви пустило в его душе глубокие корни.
– Ты любишь Маргариту, но вожделеешь другую, – попробовал, тогда, объяснить Голос, но напоминание о другой вызвало лишь приступ гнева. Князь Задара не желал ничего слышать о другой. Однако другие, по-видимому, понимали его сейчас куда лучше, чем понимал себя он сам.
– Это безумие, – сказала Мара.
Стояла глухая ночь. Ночь без звезд и луны. Но в камине еще не вовсе угас огонь, и по временам всполохи всех оттенков красного пробегали по разгоряченным от соития телам.
– Это безумие, – сказала она, приподнимаясь на локте и заглядывая ему в глаза. – Я убиваю тебя своей близостью.
– Это сладкая смерть, – признался Людо, любовавшийся ее губами.
– И напрасная… – что-то прозвучало в ее голосе, что-то такое, отчего Людвиг почувствовал, как накатывает на него очередной приступ гнева. Но почему?
– Что ты имеешь в виду? – спросил он, еще надеясь, что ничего не случилось, что все останется по-прежнему.
– Я думаю… – голос Мары звучал напряженно, чего почти никогда не случалось прежде. – Я знаю… Ты меня любишь, Людвиг… Постой! – подняла она руку, останавливая готовое сорваться с его губ возражение. – Я тебе нравлюсь, и ты желаешь меня… Но твоя ненасытность…
– Разве это не признак моей неутолимой страсти? – все-таки спросил он, тоже приподнимаясь на локте и отвечая взглядом на взгляд.