Это было сродни безумию, но так все и обстояло: тоска по уехавшей в Задар Маргарите заволакивала душу серыми тоскливыми сумерками. Но, как оказалось, глубокая тень, легшая на сердце Людвига, обладала удивительными качествами. Забравшись в нее, как зверь в берлогу, спрятавшись ночным татем, выглядывающим на дорогу из затянутой мраком чащи, Людо чувствовал себя защищенным даже тогда, когда вокруг него, в аду кровавой битвы, рушились на землю люди и кони. Без солнца и тепла жить оказалось даже лучше, вернее, не жить, а воевать: убивать и рисковать быть убитым.
– Что там? – спросил Людо, останавливая коня.
– Мост, ваша светлость! – отрапортовал сержант, оказавшийся старшим среди столпившихся на дороге солдат.
Дорога здесь делала крутой поворот, обтекая слева огромную, нависающую над ней скалу, и для того, чтобы увидеть мост над горной рекой, обозначенный и на карте главного квартирмейстера армии, надо было обогнуть выступающее плечо горы, голое снизу и поросшее искривленными соснами поверху.
– Мост, ваша светлость, – сказал сержант. – Люди маршала Бьёрка сожгли мост.
– Надо бы посмотреть, что там и как, – меланхолично предложил Голос.
– Показывай! – приказал Людвиг и, спрыгнув с коня, пошел за сержантом сквозь расступавшуюся перед ними толпу солдат.
– Солдаты не могут стоять толпой, или это не солдаты, – Голос не иронизировал. Он "зевал".
"Верное замечание", – не стал спорить Людо, но оставил вопросы дисциплины "на потом".
– Вот! – виноватым голосом, как если бы, и в самом деле, нес ответственность за поступки имперских сил, сказал сержант.
Впрочем, мог бы ничего и не говорить. Слова были излишни, все, что требовалось, Людвиг увидел сам. Река была неглубока, но имела буйный нрав и, прорезав себе в мягком камне узкое глубокое ложе, шумела и бурлила довольно далеко внизу. Такую реку не перейдешь вброд, хотя несколько крепких и умелых людей смогли бы, пожалуй, перебраться на ту сторону – а расстояние между скалистыми берегами было, не сказать, что б очень большое – и перебросить веревки… Однако "на том берегу" стоял сейчас арьергард Бьерка, оживившийся при появлении Кагена, которого они, верно, узнали по небогатырскому сложению и черной одежде с редкими украшениями из серебра.
Золото Людвиг перестал носить еще два года назад, чувствуя себя в его присутствии едва ли не больным. В чем тут дело, он так и не понял. Но, хотя со временем идиосинкразия на aurum понемногу ослабла и почти сошла на нет, привычка осталась, и Людо отказался от золота, предпочтя ему благородный argentum.