Арнгейр сделал еще несколько быстрых, но удивительно точных шагов и вынес Елизавету на плоскую вершину холма. Здесь, на каменистой площадке было светло, как обычным для севера пасмурным осенним полуднем. Лунный свет, в котором смешались блескучее волшебное серебро и колдовская лимонная желтизна, заливал все вокруг: вросший в землю дольмен в виде огромного каменного стола, редкий кустарник, пятна мертвой травы среди камней и щебня.
– Стой! – крикнула Елизавета, натягивая поводья и одновременно пытаясь осмыслить только что мелькнувший в голове образ.
"Здесь?"
Возможно, что и так. Преодолев вершину холма, дорога начинала плавный спуск в неширокую долину, и оттуда, с опушки леса, обращенной к серебряной ленте реки, по направлению к отряду Елизаветы скакали несколько верховых, далеко оторвавшихся от эскорта – плотной группы всадников, едва появившихся из-за скрытого мощной скалой поворота дороги. Впрочем, возможно, взгляду Елизаветы предстала совсем иная картина. Ведь с тем же успехом это могло оказаться погоней, но сердце подсказывало обратное.
"Место и время! Их не спутать! Луна и каменный стол… Я жду!" – сердце ликовало, готовое бежать навстречу, но символы не обманывают: освещенная и освященная волчьей луной вершина холма с древним дольменом являлась лучшим из всех возможных мест в самое подходящее для этого время.
– Мы подождем здесь! – выдохнула она с паром и чуть развернула коня, чтобы лучше видеть дорогу и всадников. Ее спутники собрались неподалеку, рядом, но не вблизи.
Что характерно, никто из них не спросил Елизавету, чего именно они собираются здесь ждать, в морозной высоте в первый час пополуночи. Но, и спроси они, ей нечего было сказать в ответ. Чудо оттого и зовется чудом, что оно чудесно по своей природе, а волшебство словами не описать, как не выразить в звуках речи и таких невероятно сильных и глубоких чувств, как ненависть и любовь. Однако если вкуса настоящей мести, ненависти и гнева Елизавета все еще толком не знала, хмель любви, бродящий в крови, она успела испытать, и ошибиться в характере охватившего ее нетерпения просто не могла. Она знала, чего ждет, как знала и то, что ее "история будущего" верна, а вещее прозрение – истинно.
Между тем, время ускорило свой бег, и, изнывающая от нетерпения, Елизавета стала – следует заметить, совершенно неожиданно для себя – терять малые и большие отрезки времени, словно бы их вырезали из ткани мироздания или стирали из восприятия и памяти графини. Вот она видит едва различимые фигурки верховых у далекой лесной опушки, а вот всадники уже приблизились к подножию холма и, не останавливаясь, поскакали в гору, рискуя переломать на узкой каменистой тропе ноги своим лошадям, и убиться насмерть самим, если придется вдруг вылететь из седла. Однако ничего столь драматического не случилось, и вскоре их силуэты стали отчетливо различимы, и эхо подхватило уверенный речитатив лошадиных копыт.