"Что он может знать?" – насторожился Людо.
– Ровно то же, что знает Джевана и Лоон. Знают двое… почему бы и не Хальдеберд?
На исходе лета – во время боя под стенами Вероны – конь Людо оступился, попав копытом в кротовую нору, и князь вылетел из седла. Позже, вечером того же дня, на привале, где Людвиг, закусывая губы, сдерживал рвущийся из горла крик – от удара о землю открылась рана в груди и начались дикие головные боли – Зигмунд рассказал ему, что падение избавило князя от худшей беды.
– Стрела, – сказал телохранитель. – Она летела в твое лицо.
По правде сказать, Людвигу было не до этого. Боль в груди, спине и висках сводила с ума и заставляла молить богов о смерти. Правда, только мысленно. Пока Людо был жив и оставался вождем армии, он даже кричать себе позволить не мог, не то чтобы проявить недостойную мужчины слабость. Но боль...
– Долг, – напомнил Голос и отступил "в тень", чтобы не мешать Людвигу страдать.
Боль и долг. Они шли теперь с ним рука об руку: одесную – Долг, ошуюю – боль. Долг и боль, боль и честь…
От боли перед глазами вставал кровавый туман. Так было: сплошная алая пелена скрыла от победителя миг славы, когда с поля боя бежали обезумевшей овечьей отарой каринтийцы, разбитые в долгом, упорном сражении. И плененного Дьюлу – их герцога, отдающего князю Задары свой меч, Людвиг видел всего лишь контуром тьмы на фоне безумного солнечного сияния. Но он жил. Вел армию. Говорил с капитанами, торговцами и знатью, с друзьями, если они у него были, и с врагами, которых было больше, чем хотелось. Он говорил с союзниками и предателями, шпионами и гонцами, но из-за боли не мог полагаться на зрение. Глаза подводили его раз за разом – иногда и в самый ответственный момент, – и он стал все более полагаться на слух, который его пока ни разу не обманул. Слух, чутье, интуиция… и Голос, не оставлявший Людо один на один со всеми страхами мира.
О нем рассказывали странные вещи.
– Да, полно! – недоверчиво хмурился Герцог Лоон. – О том ли человеке мы говорим?
– Не гневайтесь, ваша светлость! – Купец склонился в низком, до земли, поклоне, испугавшись гнева сильных мира сего.
– Повтори, – приказала Джевана.
Разговор происходил поздней весной, а тремя месяцами раньше, если верить рассказу купца, Залман Дрозд видел в Аквипее князя Кагена.
– Невысок, – разогнувшись, сказал Дрозд. – Бледен. Глаза пустые, словно бы слепец, или, напротив, смотрит в себя.
– С самого начала, – подсказала Дженава.
– Ага. С начала! – купец говорил по-германски, по временам, переходя на хазарский, но на обоих наречиях его слова были окрашены странным акцентом. – Ну, прибыл я, значит, в Аквипею, а там… Ну, что сказать, прогневали они князя, а он лют на расправу, если кто предал или в спину ударил. Патриарха-то того… на кол велел посадить.