Когда мы удобно закрепились на внешней обшивке станции, я передал общую команду о выключении всех световых приборов. Станция стремительно неслась вдоль-над Атлантическим океаном в кромешной тьме. Мы пролетели мимо Африки и когда Мыс Доброй Надежды остался позади, я попросил всех закрыть глаза, и скомандовал бортовому компьютеру поставить таймер ровно на две минуты. Можно ли сравнить пребывание в открытом космосе с сенсорной депривацией? Ах, если бы! Несмотря на то, что скафандры для каждого делали индивидуально, полностью обойти несовершенство человеческой природы было, наверное, невозможно. Один из слоев защиты неприятно натирал мне что-то в районе левой подмышки, которая, будучи сама по себе идеальной во всех смыслах, физически столкнулась с потолком мастерства изготовителей Скафандра. Поэтому вместо того, чтобы спокойно стоять в ожидании чуда, я ерзал, пытаясь почесать натертость о внутреннюю складку скафандра. Еще не избавившись от земных привычек, я старался делать это максимально аккуратно и тихо, боясь помешать царившему вокруг безмолвию. Куда беспардоннее меня оказался бортовой компьютер, решивший дать обратный отсчет вслух.
«… One. Beeeeeep»
Я выдохнул и открыл глаза.
Мы летели в полярном сиянии. Это были не просто далекие огоньки, зеленые или красноватые одеяла, висящие в небе, какими они выглядят, если смотреть на них с земли. Нет – мы были прямо посреди всего этого буйства! Тонкие бестелесные ладони окутывали станцию и сцепленный с ней Мир призрачным покровом, сотканным из всевозможных сочетаний цветов и оттенков, которые никогда и нигде больше нам не встречались. Сияние раскинулось на тысячи миль во все стороны, мерцая мелкой рябью под упругим и настойчивым течением солнечного ветра. Движение огней смешивалось с движением станции, растворяя все в непостижимом по своей естественной красоте явлении. Сашенька, Алессандра летела рядом со мной, мы посмотрели друг на друга, взялись за руки и, в каком-то смысле, больше никогда их не отпускали.
Не удивительно, что именно этот момент – серфинг на авроре, стал для экспедиции реальным символом прощания с родной планетой.
Уже на следующее утро по гринвичскому времени, которое мы, к слову, унесли с собой в галактику, наш корабль отстыковался от нМКС. Но еще до того как мы развернули наш солнечный парус, поступило сообщение с Земли. Нас просили подобрать на борт тот самый загадочный «Чайник Рассела», потому что на основании дистанционных анализов, этот метеорит-уродец мог оказаться полым внутри, что было весьма уникальной характеристикой для любого космического тела, а следовательно представлявшей уже неподдельный научный интерес. Задачка фактически неразрешимая ранее, сейчас выполнялась компьютером в автоматическом режиме. Но то, что должно было быть метеоритом, на деле оказалось настоящей, отполированной до блеска вазой из композитных материалов. Внутри вазы как ни в чем не бывало лежала довольно древняя, судя по виду, гранитная табличка с грубо выгравированными на ней текстами «Полного собрания правил Игры в Бисер» на трех языках: немецком, русском и английском. Я, да и большая часть команды были абсолютно уверены, что это прощальная шутка профессора или кого-то из других весельчаков Москвы или Хьюстона, но, само собой, правду нам узнать так и не удалось. Согласно акту об исследовании экстрапланетарных объектов, мы были вынуждены катапультировать и табличку и вазу в почтовом зонде к нашей марсианской базе, и наконец взять курс на Проксима Центавра