– Вот как? – удивился Загорский. – А я почему-то полагал, что вы убили Гуся, чтобы устроить ловушку для Зои Денисовны.
– Ничего подобного, – оскорбленно заявил Буренин. – мы спасти ее хотим. Ради этого и привели в уголовку Херувима. И если позволите, мы заставим господина следователя выпустить Зою из камеры.
И он мрачно поглядел на лежавшего без памяти Сбитнева.
– Нет, не позволю, – неожиданно отвечал Загорский.
Буренин и Аметистов воззрились на него с изумлением.
– Настоящего убийцу господину следователю вы предоставить не можете – и мы все знаем, почему. Но, не получив настоящего убийцы, он Зою не отпустит. Вы, конечно, будете его уговаривать, вы будете очень убедительны, но только попусту отобьете кулаки. Он опять наобещает вам с три короба, но ничего не сделает, потому что чекистов он боится гораздо больше, чем вас. Поэтому, как только вы отпустите Ивана Андреевича, он побежит к начальству и обо всем доложит. После этого за вами начнет охоту вся московская уголовка, а, может быть, даже и ВЧК. Думаю, такая перспектива вас совершенно не прельщает.
Он умолк. Аметистов и Буренин смотрели растерянно, Ганцзалин выглядел совершенно безмятежным.
– Так что же делать? – наконец выговорил Аметистов. – Как вытащить Зою?
– Есть у меня один план, – после небольшой паузы отвечал Нестор Васильевич. – План этот крайне рискованный и опасный, но, боюсь, другого способа у нас нет…
Гол как сокóл вернулся я в Москву в сентябре 1921 года. Да что там сокóл – как лысый орел, как ощипанный цыпленок, как мексиканская собака ксоло был я гол и неимущ. Из всей возможной шерсти у меня имелся только сильно потрепанный костюм когда-то бежевого цвета и совсем немного денег в кармане – миллион или около того совзнаками. Это были все мои сбережения, которых при крайней экономии должно было хватить дней на пять.
Больше трех лет метался я как угорелый по просторам бывшей Российской империи, участвовал – не по своей воле – в военных действиях и был даже контужен, вследствие чего приобрел привычку к непроизвольным гримасам и телодвижениям, о каковых гримасах, кажется, уже имел удовольствие писать. Впрочем, благодаря методам, которые указал мне Загорский, от гримас этих я практически вылечился. Правда, подозревал у себя наличие других, более серьезных недугов, о которых говорить тут не буду, чтобы не портить себе настроение.
Жена моя Тася приехала в Москву отдельно от меня и дней на двадцать раньше. Жила она в Тихомировском общежитии, в одной комнате с уборщицей Анисьей. На ночь общежитие закрывали, и доступа туда в это время не было никакого. Я же, как назло, въехал в Москву поздним вечером и никак не мог воссоединиться с женой после долгих месяцев разлуки. Тем более, что в тот момент я и не знал точно, где именно она живет, только предполагал. К тому времени Тася уже отчаялась меня увидеть, думая, что из Батума я уехал за границу. Но я, как легко видеть, не уехал, хотя и очень хотел.