Она встала. Она снова была золотой жрицей – грозной и невыносимо прекрасной.
– А теперь, – сказала она, – мне нужно идти.
– Да-да, – пробормотал я, неловко засуетившись, – гости ждут.
– Нет, не в гостях дело. Но мы покидаем Москву.
Это «мы» опять кольнуло меня в сердце булавкой ревности. Мы? Кто это мы?
– Мы – это мы, – отвечал из-за занавески Аметистов, – а больше вам знать не надо.
– Но я еще тебя увижу? – спросил я с мольбой.
Она бросила взгляд на занавеску.
– Аметистов, что скажешь? Мы еще увидимся?
– Почему нет, – бодро отозвался невидимый кузен. – Насколько я знаю, есть планы явиться в Москву, ну, скажем, лет через десять.
– Десять лет, – простонал я, – это целая вечность.
– О нет, – сказала она, – вечность гораздо короче. Вечность проходит прямо сейчас, пока мы разговариваем. И она уже кончилась – именно поэтому мы расстаемся.
Она поцеловала меня в последний раз, и поцелуй этот был так холоден, как будто по губам моим разлился яд. Взгляд ее сделался уже совершенно безумным, из глаз ее изумрудных глядела непроглядная ночь. Из-за занавески выскочил Аметистов и буквально поволок меня прочь. Я хотел было вырваться, но руки у него были совершенно железные.
– Послушайте, – заговорил Аметистов, он был теперь необыкновенно серьезен, гаерская распущенность слетела с него, как позолота, – послушайте меня внимательно. Зоя права, вы напишете книгу, точнее, книги. Это будет ваша летопись видимых и невидимых событий. Пишите, как хотите, но прежде вам необходимо узнать, участником какого именно сюжета вы стали.
И он довольно подробно пересказал мне то, что происходило тут в мое отсутствие. Разумеется, рассказал он не все, но и этого было довольно, чтобы почувствовать себя умалишенным. Сказать, что я был потрясен – значит, не сказать ничего.
Я обвел взглядом сразу потемневшее пространство зала, где неприкаянными тенями бродили между столиков художники и поэты. Как два изваяния, молча стояли Маяковский и Есенин и глядели, как мне показалось, друг на друга с вызовом. Я в ужасе посмотрел на Аметистова.
– Они хотя бы догадываются, что это за бал? – спросил я.
– О, не сомневайтесь, – отвечал Аметистов. – Люди, как правило, все знают или, как минимум, обо всем догадываются. Но выбор они сделали сами, и когда придет срок, они за все заплатят.
Пока он рассказывал, зал постепенно пустел, и наконец здесь стало совсем темно и безлюдно. К нам подошел усталый Буренин.
– Черт меня побери, – сказал он, – совершенно вымотался. Все эти поэты, художники и прочие архитекторы светлого будущего тянут из вас силу, как упыри кровь.