Тайный дневник Михаила Булгакова (Анонимус) - страница 38
Ах, Боже мой, сейчас хотя бы бокал шампанского! Оно согрело бы Обольянинова, разогнало по жилам горячую кровь, разморозило бы мозги и, глядишь, он бы что-нибудь придумал. Заледеневшие же мозги совершенно не желали шевелиться и что-то придумывать.
Впрочем, кажется, имелось еще одно средство согреться – одеревеневшими пальцами граф нашарил в кармане брюк кисет с табаком. И хотя до революции Обольянинов курил только лучшие гаванские сигары, теперь судьба выучила его смолить самосад и всякую дрянь, которую не то, что курить нельзя, но которая даже и не горит толком. Но сейчас это было и неважно, куда важнее было согреться.
Правда, тут его поджидало жестокое разочарование. Имелся табак, но не было бумаги для самокруток. Живя с людьми, к тому же в своей собственной каморке, всегда можно раздобыть бумагу. Но здесь, в ночной мерзлой подворотне, куда забрался он, чтобы спастись от пронизывающего ветра – здесь о бумаге приходилось только мечтать.
Граф вытащил спички, судорожно зачиркал ими, надеясь обнаружить на снегу случайно брошенный листок от ученической тетради, или какое-нибудь революционное воззвание, или, на худой конец, обрывок газеты. Спичка осветила подворотню колеблющимся светом, но подметенный ветром снег был девственно чист.
Неумело выругавшись, граф хотел было уже погасить спичку и предаться отчаянию, как вдруг заметил на стене оборванный листок с объявлением. Он протянул руку и решительно рванул обрывок на себя. К счастью, обрывок был защищен от снега выступом стены и даже не намок. Не Бог весть что, но выбирать не приходилось.
Однако прежде, чем скрутить самокрутку, граф по привычке бросил взгляд на само объявление. Оно неожиданно тронуло его до глубины души.
«Поэтическіе и музыкальные вечера въ салонѣ Зои Пельцъ, – гласило написанное от руки печатными буквами. – Завораживающая атмосфера подлиннаго искусства, утонченности и благородства».
Больше всего удивило Обольянинова не содержание объявления: он давно подозревал, что среди большевистского безумия и террора сохранились люди, которые верили в утонченность и благородство, и которым все еще нужна была поэзия и музыка… Гораздо больше его тронуло, что объявление было написано старой орфографией. «Поэтическіе и музыкальные вечера въ салонѣ Зои Пельцъ…»
Он посмотрел адрес – это было совсем недалеко. В задумчивости свернул самокрутку. Конечно, соблазн был велик. Там наверняка тепло и светло, там можно будет отогреться и, может быть, даже попасть в привычную атмосферу… как это там в объявлении – утонченности и благородства? Не исключено, что там будет Ахматова или даже Блок. Впрочем, они ведь, кажется, живут в Санкт-Петербурге – он так и не выучился именовать город святого Петра грубым словом «Петроград». Впрочем, неважно. Пусть не Блок и не Ахматова, пусть даже только Брюсов и Бальмонт. Но все равно, люди интеллигентные, хотя, конечно, добрыми христианами их не назовешь. Как там писал этот безумный жрец искусства? «Хочу, чтоб всюду плавала свободная ладья, и Господа, и Дьявола хочу прославить я…» Ну уж это, конечно, безобразие полное – ставить в один ряд Создателя и Сатану. Впрочем, он хотя бы не отрицал их существования, большевики же упразднили обоих. Нет, пусть, пусть даже Брюсов, лишь бы не эти кошмарные Маяковский с Есениным. «Господи, отелись…» – что может быть чудовищнее и кощунственнее?