Но, повторюсь, идти было недалеко, и граф дошел, и даже поднялся на верхний этаж, и долго звонил там, но ему не открывали, потому что звонить надо было условленным звонком, которого он не знал. Но он, понимая, что деваться ему все равно некуда, продолжал звонить, а поскольку собрались уже гости, которых звон этот сильно беспокоил и вводил в недоумение, дверь наконец открыла не Манюшка, а сама Зоя Денисовна. Она увидела эти голубые глаза, эти страдальческие черты, это изможденное лицо – и сердце ее дрогнуло.
– С кем имею удовольствие? – тем не менее, спросила она.
– Сударыня, позвольте представиться – граф Обольянинов, – ответил он и упал в обморок.
Скажу вам откровенно, что упасть в обморок было прекрасной идеей, хотя, возможно, граф сделал это и не нарочно, просто на самом деле выбился из сил. Может быть, это был лишь голодный обморок, может быть, началась лихорадка. В любом случае квартира Зои для больного человека была самым удобным местом в Москве – хотя бы потому, что в числе ее посетителей были и весьма модные доктора. Взять хотя бы моего дядю Николая Михайловича и еще одного дядю – Михаила Михайловича, были и другие.
Словом, графа мгновенно раздели и положили в кровать. Кто-то из врачей, бывших в тот вечер в квартире, произвел быстрый осмотр и констатировал обморожение пальцев. К счастью, оно было не слишком тяжелым, так что врач разрешил лечить больного на дому, то есть делать ему ванночки с отваром ромашки и мазать облепиховым маслом. Но тут возникла сложность – в первые часы пальцы болели ужасно, на крик, аптеки же были все закрыты. И тогда Зоя на свой страх и риск дала графу опиум.
Снадобье произвело волшебный эффект: граф успокоился и заснул счастливым сном младенца. Позже, уже сидя в уголовном розыске и объясняя, почему она приняла столь деятельное участие в судьбе незнакомого аристократа, Зоя Денисовна сказала:
– Я же не могла его просто выставить на мороз – он был такой одинокий и такой несчастный. И потом, он напомнил мне одного человека, которого я когда-то любила.
(О, молчи, грусть, молчи… Во всем виноват только я, я один, и некому мне теперь жаловаться, и, что хуже всего, не на кого).
Придя в себя, выздоровев и немного подкормившись, граф Обольянинов принял самое деятельное участие в салоне Зои Пельц. Он занял у рояля место толстяка Буренина, который, как говорили, ушел работать то ли в Народный комиссариат торговли, то ли в Комиссариат театров и зрелищ. Конечно, графу недоставало пролетарской лихости старого бомбиста, но он брал проникновенностью человека, хорошо помнившего, как, заливаясь слезами, жевал он глиняный пайковый хлеб.