– Ах, вот оно что! – воскликнула Зоя. – Вот зачем вы тут появились! Вы хотели обокрасть нас – меня и моего мужа. Ну так вот же вам за это – никаких драгоценностей нет и не было. И не могло быть, вы слышите?
– Зойка, где пальто? – спросил Аметистов, меняясь в лице и самым серьезным тоном.
– Я выбросила его, – торжествующе сказала Зоя.
Буренин и кузен взвыли полуночным волчьим воем.
– Не может быть! Куда? Когда?
– Вчера, – отвечала Зоя. Голос у нее сделался тревожным. Она вдруг поняла, что парочка, кажется, не шутит.
– Куда ты его выбросила?
– Купила новое, а это просто велела Манюшке вынести на улицу и положить возле двери. Может быть, кому-то пригодится.
Аметистов схватился за голову. Буренин стоял окаменевший. Потом сказал мраморным голосом:
– Таких, как вы, гражданка, в светлом будущем мы будем расстреливать без суда и следствия как бешеных собак.
Зоя, ошеломленная, несколько секунд стояла молча.
– Ладно, – внезапно проговорил Аметистов, – ладно. Пойдем по следу. Не могло же пальто исчезнуть совсем. Наверняка кто-то что-то видел, надо только не полениться и опросить всех, кого только можно и нельзя.
Они двинулись было к двери, но в гостиную вбежал запыхавшийся граф.
– Зоя, милая, прости, – воскликнул он тревожно, – я не могу найти мое старое пальто.
– Зачем оно тебе нужно? – с замиранием сердца спросила Пельц.
– Не важно, – нервно отвечал Обольянинов, – не важно. Просто нужно и все. Вчера вечером оно еще висело в шкафу, а сегодня – нет.
Зоя с ужасом посмотрела на Аметистова. Тот скорчил рожу, на которой было ясно написано: я же говорил.
– Павлик, это действительно так важно? – спросила она.
– Да, очень, очень важно, – вскричал тот, глядя на нее с безумным блеском в глазах.
– Я… я не помню, – залепетала Зоя. – Кажется, я его выбросила.
Несколько секунд граф глядел на нее расширенными от ужаса глазами, потом рухнул на диван и схватился за голову.
– Что же ты наделала, Зоя! Что ты наделала, – повторял он, раскачиваясь, как безумный.
Глава четвертая
Жизнь херувимская
Бедный, несчастный Хэй Лубин! Маленький, желтый, с кожей нежной, как у девушки и ликом чистым, ангельским. За лик этот и за тихий, пугливый нрав знакомые русские звали его Херувимом, а незнакомые – просто ходей.
Как из родного Шанхая добрался он до Москвы, какие претерпел муки и издевательства, знает только сам ходя, да и то уже не знает, забыл, забыл начисто. Ужасные дела творились в Поднебесной, грех не забыть, глупо помнить. В начале века пришли в Срединную империю иностранные черти, разогнали патриотов-ихэтуаней, били-били по желтым мордам, объясняли, кто тут хозяин. Китайцы скорчились, затаились, терпели – не впервой: раньше свои били, теперь чужие. В конце концов, все кончится – или ты умрешь, или твой враг.