* * *
Выше я уже писала о том, как в семье Сергея и Натальи Навашиных возникла историческая дружба с А.П. Александровым. Сергей Михайлович лечил не только жену академика, но и его самого. Удачно подобранный антибиотик помог А.П. Александрову оправиться после перенесенной серьезной операции, и они продолжали поддерживать с Навашиными самые сердечные отношения.
Конечно, у Наташи, как у профессионального художника, вскоре возник зуд, который буквально не давал ей покоя. Такая модель с его характерной внешностью ходит рядом и просто просится на полотно. Однако подступиться к Анатолию Петровичу с просьбой позировать было нелегко. И вот однажды Наталья все же решилась – подготовила все заранее в своей мастерской и в один из приездов Александровых к ним на дачу в Переделкино застала академика врасплох.
– Анатолий Петрович! Не присядете ли вы в это кресло? Вам будет удобно здесь посидеть, а я вас напишу!
Ну разве мыслимо было представить себе, чтобы А.П. с его джентельменским кодексом мог отказать хозяйке дома!
Так академик оказался в плену у художницы, и она написала его в том, в чем он был, в ярко-синем трикотажном лыжном костюме, которые были у нас в недавнем прошлом единственной формой спортивной одежды. Этот домашний портрет разительно отличается от официальных полотен с его изображениями, которых было великое множество в те годы. После этого экспромта художница получила от академика письмо, которое Наталья приводит в своей книге:
«Дорогая Наталья Петровна!
В наше время редко встречаются люди, способные так увлеченно работать, как работаете Вы. Мне никогда раньше не приходилось видеть художника, с таким остервенением способного писать, тем более такую лысую и неинтересную натуру. Только благодаря усилиям Сергея Михайловича эта натура законсервировалась до сегодняшнего дня.
Спасибо Вам обоим!
Александров.
25 марта 1978 года».
Не каждому художнику приходится получать такие письма от своей модели! И при этом от какой! Однажды мне тоже довелось быть моделью Натальи Навашиной. Она явилась на сеанс в халате, основательно расположила мольберт на сгибе локтя, взмахнула кистью, подобно дирижеру, дающему оркестру последний знак перед тем, как зазвучит первая нота, и прицельно прищурившись, устремила на меня свой взгляд, ставший вдруг острым и пронзительным. Как будто бы всю силу своей прозорливости художника она вдруг с невероятной силой вонзила в меня, и под этим взглядом я почувствовала какую-то неловкость... Это что же – Наталья видит всю меня насквозь?! Она наносила первые мазки на холст, вся подобравшись, как боец перед штурмом. Я была просто сражена. Куда девалась ее мягкость в сочетании с мелодичным голосом и ласковыми словами?!