О, самонадеянная молодость! На что еще могли мы рассчитывать, приглашая на нашу кухню этих двух выдающихся деятелей нашей современности?!
Кирилл Петрович был при полном параде и в галстуке-бабочке, а Анатолий Петрович – в своем неизменном тренировочном костюме.
Однако, насколько я помню, у нас на кухне, особенно после того, как из нее вынесли телефон, воцарилась самая теплая и непринужденная атмосфера. На столе была водка, какая-то снедь из того, что удалось «достать», но тогда такое было время, и на скромность угощения никто не сетовал.
Разговор шел на самые общие темы.
Недавно в Доме культуры Курчатовского института проходила художественная выставка, в экспозиции были работы скульптора Эрнста Неизвестного. Физики, в обход прохождения всевозможных разрешающих инстанций, могли позволить себе некоторое вольнодумство. Часто их выгораживал сам Анатолий Петрович – тогда директор Института атомной энергии, один из главных руководителей ядерной программы СССР, создатель атомного подводного флота, трижды Герой Соц. Труда – могущественная фигура для начальства любого уровня. У него всегда была одна и та же отговорка:
– У нас, знаете ли, в институте и у самих очень сильный партком, ребята сидят в нем с головой, сами разберутся, кого можно нашим ученым смотреть или там слушать, а кого нельзя. А я их проконтролирую – схожу, посмотрю, чем они там увлекаются. Если что – я им хорошую взбучку задам!
И Анатолий Петрович с Марьяной Александровной, которая и сама была не чужда занятиям живописью, приходили и разбирались. Этой выставкой он был просто потрясен.
– Какая мощь воображения! Антивоенные вещи так и просятся на площадь стоять там в виде монумента. Пусть люди помнят, что такое война.
Обсуждали мы тогда у нас на кухне и еще одно памятное событие, проходившее в том же Доме культуры «Курчатника». Поэтический вечер Евгения Евтушенко. Зал был битком набит, как только не обрушились балконы?.. Евгений Евтушенко был в ударе. Он читал лирику, но публика улавливала в ней глубокий подтекст: «А снег повалится, повалится», «Еще одна попытка быть счастливым», «Наверно, с течением лет пойму, что меня уже нет», но когда дело дошло до «Качки», зал пришел в полное неистовство.
Уцепиться бы руками
За кустарник, за траву.
Травит юнга, травит штурман,
Травит боцман, я травлю.
Волны, словно волкодавы...
Брызг летящий фейерверк.
Вправо-влево, влево-вправо,
Вверх-вниз, вниз-вверх...
Качка.
Евтушенко раскачивался, показывая, что это за разрушительная качка такая, она угрожает все снести на своем пути, – высокий, худой, как верстовой столб, полы расстегнутого пиджака разлетаются, заморский галстук немыслимой расцветки съехал набок, он как бы бросает в зал стихи, выкрикивая их срывающимся немного петушиным голосом, и зал вопит, топает, орет в полнейшем восторге, а потом кидается за автографами. Его окружила толпа молодых и не очень молодых ученых, его не отпускают, с балконов кричат – еще! еще! Он показывает рукой на горло – сорвал голос, но зато успех был грандиозный. Не знаю, был ли еще где-нибудь у Евтушенко, который к тому моменту объездил полмира и везде собирал стадионы, такой же прием...