В то лето, когда мы с моим мужем снова оказались в стране моего детства и юности – в Переделкине, мы обитали в Доме творчества писателей. Выходя на прогулку, я часто наблюдала, как Андрей, кружа по «Неясной поляне» и отчаянно жестикулируя, вслух декламировал стихи, повторяя одну и ту же строку и, видимо, добиваясь ее полной гармонии – с чем?! Быть может, с этой природой, с лугом, простирающимся до речки Сетунь, окаймленной густым лозняком, с холмистым взгорьем, поросшим высокими соснами, с самим этим воздухом нежаркого подмосковного лета? Он весь напоен здесь поэзией – здесь жил Пастернак, черпая вдохновение в этих окрестностях, увековеченных в его стихах... Здесь написаны многие, ставшие впоследствии знаменитыми, строки Евтушенко, Окуджавы, Рождественского, Вознесенского, Светлова...
Получилось так, что один раз я чуть не помешала Андрею. Увидела его издали на аллее возле дачи Пастернака, и Андрей меня заметил и замахал руками – вовсе не приветствуя, а напротив того, отгоняя, да еще для верности приложил палец к губам – мол, ни слова!
Я обошла его стороной, так что, надеюсь, он сумел закончить строку или, быть может, поймать на лету удачную рифму.
Через некоторое время, встретив меня все в том же клубе писателей, Андрей был особенно приветлив и внимателен – заглаживал недавнюю неловкость. Меня его внимание всегда исключительно трогало. И я думаю, не одну меня. Окружающим женщинам, наверное, трудно было смириться с тем, что Андрей принадлежит одной лишь Музе. У него было слишком много искушений, чтобы ни одному из них не поддаться.
Возможно, как и раньше, в какие-то мгновения он снова обращался к Зое с мольбой:
«Я, Матерь Божия, ныне с молитвою\ Пред твоим образом, ярким сиянием\ Не о спасении, не перед битвою,\ Не с благодарностью иль покаянием,\ Не за свою молю душу пустынную,\ За душу странника в свете безродного;\ Но я вручить хочу деву невинную\ Теплой заступнице мира холодного...» –
Эта тема молитвы, столь характерная для русской поэзии, звучит в стихах Вознесенского с большим эмоциональным накалом:
Матерь Владимирская, единственная,
первой молитвой – молитвой последнею –
я умоляю –
стань нашей посредницей.
Неумолимы зрачки ее льдистые.
Я не кощунствую – просто нет силы,
жизнь забери и успехи минутные,
наихрустальнейший голос в России —
мне ни к чему это!
Видишь – лежу – почернел, как кикимора.
Все безысходно...
Осталось одно лишь —
Грохнись ей в ноги,
Матерь Владимирская,
Может, умолишь,
может, умолишь...
Такая молитва не может остаться без ответа. Им было на роду написано – быть вместе. Зоя всегда была женщиной его судьбы, без нее он не мог существовать, без нее он не мог писать стихи.