Яркой отличительной чертой Серебряного века, так же, как прежде, в 1830 —1840-е гг. века Золотого, было пробуждение острого интереса к проблемам духовного, религиозного и философского характера. В противоположность позитивизму конца XIX в. ренессанс философии был явно отмечен расцветом идеализма и метафизики. Более того, следует отметить, что в течение первых полутора десятилетий XX в. философия превратилась в сугубо самостоятельную научную дисциплину. К вопросам, связанным с возрождением духовности и религиозных запросов, мы обратимся в следующей главе. Здесь же я позволю себе сказать несколько слов о ренессансе философии.
Начало его было заложено в трудах В. Соловьева, чьи взгляды оказали влияние на таких мыслителей, как П. Новгородцев, С. Булгаков, Н. Лосский, Н. Бердяев и, в несколько меньшей степени,
С. Франк. Большинство этих философов были по приказу Ленина высланы из страны в 1922 г. За границей они возобновили свою работу, публикуя статьи и книги в эмигрантских издательствах. Философское обновление происходило в рамках двух взаимосвязанных идейных направлений — идеалистической метафизики и индивидуалистической психологии или философской антропологии. Оба направления уходили корнями в онтологию, основанную на признании экзистенциальной и исторической автономии человеческого духа как творения Бога, обладающей лишь той степенью свободы, которую Бог предоставляет своим созданиям. Не удивительно, что это философское течение смыкалось с религиозным экзистенциализмом Кьеркегора. Оно помогло поддерживать исконно присущий русской философии преимущественный интерес к реальным экономическим и политическим проблемам, вместе с тем оно подготовляло реорганизацию или возрождение общества и его институтов в духе гуманности и духовной свободы для свободного творческого развития по воле Бога.
Бердяев, самый широко читаемый философ Русского Зарубежья, чьи труды были переведены на все основные западные языки, исходил в своей трактовке этой основной посылки из суждения о неограниченной свободе воли. Рассуждения Бердяева привели его к категорическому неприятию как буржуазного материализма, так и большевистского атеизма. В то же время он обвинял позитивистски настроенную интеллигенцию в том, что ее неразборчивость в средствах, использовавшихся ради достижения благой цели, в конце концов привела к революции. Признавая за собой эту вину или этот недостаток, интеллигенция, в том числе и эмигрантская, должна была принять то, что делается большевиками, пусть в крайней и искаженной форме, для разрушения буржуазного материализма, т. е. для решения той задачи, с которой сама она не сумела совладать. В 30-е и особенно в 40-е гг. русский национализм Бердяева обусловил его терпимость по отношению к сталинской России. Эта странная позиция не способствовала росту его популярности в некоторых эмигрантских кругах, однако его влияние от этого практически не пострадало. Он жил в материальном достатке, его труды издавались и неизменно находили широкий отклик и у иностранного читателя, благодаря его обширным связям в зарубежных интеллектуальных кругах. Его друг и некогда коллега Лев Шестов являлся наиболее ярким последователем учения Кьеркегора об экзистенциальном предназначении Человека, — предназначении, которое, как он полагал, нашло самое отчетливое воплощение в сомнениях Паскаля относительно существования Бога. Это привело Шестова к осуждению склонности людей надеяться на разум, как не просто ограничивающей наше естество, но и антидуховной по своей природе. Хотя его сочинения изобилуют повторами и неясностями, они встретили отклик у интеллектуалов Русского Зарубежья и даже, благодаря его