Однако, вопреки ожиданиям этих организаций, большая часть русских не возвращалась на родину и не интегрировалась в общество, предоставившее им убежище. С другой стороны, и само это общество не прилагало усилий для их ассимиляции. Важнее, однако, то, что сами русские продолжали считать себя изгнанниками, надеясь, что их пребывание вне России временно, что вскоре, после падения советского правительства (а это представлялось им неизбежным), они смогут вернуться назад. Большинство беженцев считали себя преемниками русских политических эмигрантов XIX — начала XX в., которые находились за границей ради продолжения борьбы с царским режимом. Не случайно, после начала революционных событий многие из них вернулись в Россию, чтобы включиться в политическую жизнь. Изгнание и повторная эмиграция рассматривались как временное состояние, такая полоса в жизни, когда необходимо просто выжить и переждать.
Сначала новые изгнанники организовывали свою жизнь так, чтобы в любой момент, как только Россия освободится от тирании большевиков, вернуться и снова включиться в политическую, культурную и общественную жизнь на родине. Образно говоря, они жили, что называется, на чемоданах и поэтому, естественно, не задумывались об интеграции даже в тех странах, где ассимиляция могла пройти относительно просто — как, например, в Королевстве сербов, хорватов и словенцев (СХС), будущей Югославии. По этой же причине они хотели, чтобы их дети независимо от того, где они родились — в России или на чужбине, — оставались русскими, более всего опасаясь их «денационализации». Конечно, долго так жить было нельзя, и при определенных обстоятельствах, которые будут описаны ниже, частичная интеграция все-таки происходила. Тем не менее характерно, что большая часть детей эмигрантов вырастала двуязычными и с двойным самосознанием — русским и той страны, которая предоставила им приют.
Эмиграция переставала быть лишь способом физического выживания, она приобретала характер духовной миссии, которая заключалась в том, чтобы сохранить ценности и традиции русской культуры и продолжить творческую жизнь ради духовного прогресса родины независимо от того, суждено ли было эмигрантам вернуться домой или умереть на чужбине. Поэтому русских эмигрантов 20 —30-х гг. нельзя сравнивать с теми, кто покинул родину в поисках лучшей доли, какими бы мотивами они ни руководствовались. Система национальных квот и ограничения на въезд иммигрантов, принятые Соединенными Штатами Америки в 1920 г., равно как и высокие транспортные расходы, являлись далеко не единственным фактором, удерживавшим большинство русских беженцев от переселения за океан — в США или страны Южной Америки. Куда более важными были их желание оставаться как можно ближе к России и панический страх перед ассимиляцией, их опасение стать «обычными иммигрантами», устремлявшимися в Новый Свет и в Австралию в течение десятилетий, предшествовавших войне. Здесь и следует искать объяснение тому, что Америка не стала «провинцией» России за рубежом, несмотря на то, что некоторые беженцы поселились и здесь. Ситуация, правда, начала меняться в конце 30-х гг., когда сюда начали перебираться значительные группы эмигрантов из Маньчжурии и Китая, оседавшие обычно в районе Сан-Франциско, и отдельные лица из Европы, над которой сгущалась угроза новой войны.