Неспособность наполнить прошлое жизнью – вот что отличает консерватора. А неприязнь к новому – общая черта самых разных психологических темпераментов. Разве Россини, не любивший поездов, а предпочитавший разъезжать по Европе в экипаже с весёлыми колокольцами, – консерватор? Хуже другое: целые области нашего сознания заражены, и прошлое, словно птица над болезнетворными испарениями болот, падает замертво, погружаясь в топь нашей памяти.
Пио Бароха будет для нас поводом задуматься над тем, что такое счастье и что такое «действие». На самом деле мы понемногу поговорим обо всём: этот человек – не просто человек, он – скрещение бесчисленных путей.
Кстати, над страницами очерка о Барохе, как и над теми, что посвящены Гёте, Лопе де Веге, Ларре[26], и даже над некоторыми из этих «Размышлений» читателю может показаться, будто я уделяю недостаточно внимания своей прямой теме. Да, это литературно-критические работы, но я вовсе не считаю главной задачей критики оценку книг, распределение их на хорошие и плохие. С годами приговор интересует меня всё меньше: я предпочитаю не судить, а любить свой предмет.
Критика для меня неотделима от страстного желания обогатить полюбившуюся книгу. В этом смысле она совершенно противоположна тому, что делает Сент-Бёв, ведя от произведения к личности автора и распыляя эту последнюю в облаке анекдотов. Критик – не биограф, и целиком отрываться от текста он не вправе. Его задача – в другом: дополнить написанное. Коротко говоря, это значит, что критик обязан включить в свою работу инструментарий всех чувств, всех идей, которые помогут обычному читателю получить как можно более полное и ясное представление о данной книге. Литературную критику стоило бы нацелить на утверждение, её дело – не столько править автора, сколько снабжать читателя более тонким оптическим устройством. Обогащать книгу, обогащая её прочтение.
Иными словами, я понимаю под литературно-критической работой о Пио Барохе совокупность точек зрения, с которых в его книгах открывается более богатый смысл. Поэтому я – и ничего странного в том нет – почти не говорю об авторе и не вдаюсь в детали им написанного; для меня главное – соединить то, чего в самих его книгах нет, но что служит им дополнением, окружает их более благоприятной атмосферой.
Я хочу посвятить «Размышления о Дон Кихоте» анализу донкихотства. В этом слове таится двусмысленность. Я не собираюсь говорить о нашем национальном товаре, который под ярлыком донкихотства расхваливают на каждом рынке. Имя «Дон Кихот» может отсылать к двум совершенно разным вещам: к названию книги и к её герою. Как правило, под «донкихотством» в хорошем или дурном смысле понимают донкихотство героя. Я в своих очерках буду исследовать, напротив, донкихотство книги.