Воздух необратимо тяжелел и нагревался. Ядовитые газы и летучие кислоты навязчиво лезли в нос и рот, слезили глаза, заставляли заматывать лица. Лукавая паника ходила тут же, осторожно ступала, деликатно принюхивалась, участливо вылизывала изувеченные испугом лица, сочувственно хватала дрожащие пальцы, ласково поглаживала покрытые мурашками спины. Страх вминался в грудные клетки, рвал гортани, закладывал уши… Кто-то уже медленно оползал вдоль стен, заваливался под откидные сиденья кресел, проседал в тёмных углах под собственным весом. Кто-то продолжал биться в двери. Промахивался, врезался в тёплые стены, падал на колени и всё упрашивал кого-то… упрашивал… упрашивал – о пощаде. Чёрно-дымный куб кинозала схлопнулся в пароксизме отчаяния и поплыл по бескрайнему вакууму любви.
Вздулись стены, взбух пол, вспучился мир, но опал потолок. Жар прижигал язык к нёбу, спаивал веки. Наконец пламя прорвалось внутрь. Потемнела и запузырилась кожа, закипели внутриутробные жидкости, заплавились полимеры… Непроглядный, сизый смрад пронзали пламенеющие лопасти. Когда рухнул потолок в пылающем кинозале неслышно прозвучал последний выдох. Огненная птица высунулась в прореху, продолжая выпутываться из плена помещений, предметов и людей, рваться – палуба за палубой – наружу, к эмалированному небу, распуская перья и хлопая крыльями. Пожаростойкие материалы и конструкции ни в какую не оправдывали собственные выдающиеся характеристики и брались пылать пуще прежнего от стыда за себя и маркетологов.
В круглом фойе лежали кучкой оркестранты. Истерзанные, измученные, обеззвученные. И не басил тромбон. Не присвистывала флейта. Валторн не издавал протяжный стон. Где-то в душном тёмном коридоре валялось тело кастелянши, что запуталась в непроницаемых, дымных лабиринтах лайнера, удушилась ядовитыми газами да померла. Лицо её опалилось, кожа на щеках полопалась. Один глаз отчего-то был открыт, его припорошило серым пеплом. В фойе, медленно обугливаясь, лежала, свернувшись калачиком, повариха. На лестнице растянулись два матроса. В раскалённом пунцово-рыжем мареве навечно застыли телесные конструкции бывших людей… Фельдшера, водолаза, механика, шкипера… Немногие вспомнили про спасательные шлюпки… Немногие из вспомнивших сумели добежать до них… Добежавших и с горем пополам спустивших на воду шлюпку оказалось пятеро. Они были грязны и измучены. Не узнавая друг друга и боясь оглядываться, они устремились вперёд, к эпической черте горизонта, за которой, спустя несколько часов, дотла ослабевшие и обезумившие, остыли и упокоились… А море тем временем гадливо морщилось. Эмалированное небо куполом катилось на все четыре стороны. Изумлённое солнце висело в истинном полдне.