Конечно, врагов он нажил себе немало. Но, что стоит отметить, оградой единомышленников он тоже не спешил себя окружить, как обычно это происходит в жизни. То ли род людской ему наскучил, то ли навыки управленца проявились в нем в столь раннем возрасте… Хотя это скорее воспитание. Потому друзей у него однозначно не было, а подхалимы и вовсе обходили его стороной. Вот он и жил этаким ястребом, вечно голодным и одиноким, но почему-то удовлетворенным этим. В точности осознающим, что и зачем он делает.
Внешне он выглядел не столько взрослей, сколько серьезней парней своего возраста. Замечу, что многие из воспитанников были старше его на период описываемых событий. Иногда на три-четыре года. Да и с виду он не был этаким задирой-бойцом, что часто озадачивало любопытствующих. Наглецом – может быть, лицемером – отчасти, но отнюдь не поклонником кулачных боев с мятыми ушами, сбитым носом и разросшимися надбровными дугами. Нет, напротив. У него было вполне приличное лицо молодого человека совсем не рабоче-крестьянского класса. Этакий подтянутый, сдержанный потомок интеллигентной семьи, может быть, от политики или высокого искусства, со свойственными их сословию манерами и тонким складом ума. Любой, кто бы встретил его впервые, не имел бы какие-либо нелицеприятные предубеждения относительно него. Но став ему врагом, побаивался бы и ненавидел всей душой. Гремучая смесь его железной воли, невероятной силы, решимости и отличных манер ввергала в безумную пляску мыслей разум пытавшихся раскусить его людей.
Генетика одарила его более рельефными пропорциями тела, чем его обычных сверстников. А пышная копна волос отливавшим на солнце нефтяным блеском с ума сводила всех девчонок и старших, и младших групп. Хотя правилами не позволялось носить длинные волосы, вернее, длиннее, чем стрижет машинка, но только его персонально эти правила обходили на трех заключительных классах обучения. Ему позволили потому, что какой-никакой, но порядок в детском доме держался на нем. И только благодаря его влиянию самые беспринципные мальчишки довольствовались тем, чем им позволялось довольствоваться уставом заведения.
Прямой римский нос не скрывал уверенного в себе человека, выраженный подбородок, а между ними сияла постоянная то ли улыбка, то ли усмешка, будто вся жизнь была для него и удовольствием, и приключением, и глупой иронией. С трудом удавалось различить сквозь нее настоящие эмоции и настроения, витающие в его голове, но лишь его взгляд говорил за него.
Словно сатана, взиравший из дыры в ад, были его глаза, когда в нем закипала ярость. Черные, как агат, на неподвижных белках. Будто гигантские хелицеры паука-птицееда, замирали в дюйме от лица противника, осмелившемуся выдержать его взгляд. Невольно у храбреца мысли разлетались по углам, а сердце металось как бешеная канарейка. Что делать, чтобы выдержать, чтобы не показать свою слабость, чтобы достойно выйти, да господи, просто сбежать без оглядки из этой глупой игры? Но голова затуманивалась, слезы текли ручьем, он часто моргал будто первоклассник, он проиграл.