– Пожалуйста, – удивилась Холмогорцева. Ей стало жалко этого смышленого и непоседливого малыша, ведь она прекрасно понимала, что за ним никто не придет и что он вряд ли разыщет своего братика.
Александре понравилось быть в обществе детей, но она и сотрудница детдома пошли дальше, посмотрев немного, как дети одеваются и уходят на прогулку (у каждой группы была своя площадка). А пока настала очередь последнего на сегодня помещения для детей среднего школьного возраста.
В последней комнате Холмогорцева услышала уже более взрослую речь, игрушек там было меньше, чем в предыдущем помещении. Там стояли стеллажи с книгами, кассетами, дисками, настольными играми – это помещение напоминало некое слияние игровой комнаты и школьного класса, и аудитория здесь была постарше и посерьезнее. После такого впечатления от прошлой комнаты, от художницы Анюты и Олега, Холмогорцева не знала, чего можно было ждать от сирот постарше. Когда она появилась в классе, все отвлеклись от своих дел и разговоров, посмотрели на нее и практически замолкли. Она почувствовала себя неловко, но продолжила смотреть на них. Старшенькие смотрели на нее с укором, понимая, что их уже вряд ли кто-то приютит, вряд ли они обретут свой дом, так что им остается только дожидаться своего совершеннолетия в этих осточертевших им стенах. Холмогорцева всматривалась в каждого и сразу же угадывала по лицу и жестам характер и манеры этих подростков, которые уже давно взбились в компашки по интересам. Они понимали, что никому не нужны, поэтому единственным занятием здесь для них был срыв устоявшейся дисциплины. А что же тогда могли вытворять отбившиеся от рук выпускники?
И воспитатели у них были уже построже, а учителя так вообще напоминали тюремных надзирателей. Эти дети постепенно отбивались от внешнего мира, от всего общества, считая, что они находятся в каких-то клетках, вольерах, а за стеклами, стенами и заборами каждый день проходят люди, которые смотрят на них в последнюю очередь, как на зверей, давно уже выбрав из более младших того, кого заберут. Тут в комнату зашел один из «надзирателей» и скомандовал одеваться на прогулку – народ в комнате зашевелился. Холмогорцева и сотрудник детдома прижались к стенке, пропуская выходящих детей.
С первой же секунды пребывания в этой комнате Александре Игоревне бросился в глаза невзрачный и тихий мальчишка, сидящий особняком от всех в углу комнаты, наклонившись и листая какую-то книжечку, робко сгорбившись над ней. Холмогорцева осторожно подошла к нему, остановилась около ребенка, пытаясь заглянуть ему в лицо или хотя бы посмотреть на книжку, которую тот так тщательно изучает. Волосы у мальчишки были русые и кудрявенькие на кончиках, подбородок остренький, скулы плавные, немного длинный носик – это единственное, что мимолетно углядела Александра у мальчика. Она рассмотрела и ту книжку, которую листал мальчик – это был учебник математики. Находясь с мальчиком всего несколько мгновений, Холмогорцева ощутила совершенно иные чувства по отношению к этому сироте, чем к остальным, будто именно его она искала, будто его всегда любила как родного, будто шла сюда именно за ним. Не видя его лица, она уже заранее знала, кто это, какая у него внешность, какой характер, какие мысли, какое поведение. Своим странным, невзрачным и простеньким видом он тянул ее к себе, подсознательно звал ее. Кажется, забрать мальчика суждено было только ей, а ему суждено было назвать ее мамой и полюбить так, как не любил никто прежде.