- Должно быть, не одни наши московские жулики работали, а целый поезд петербургских явился, - высказал внезапно мелькнувшую догадку свою Геня, юрист.
- Это несомненно так и должно было быть, - подтвердил эту догадку Саша, биолог.
- Так что же мне делать-то, господа? Что же мне делать? - почти прорыдал Володя.
Саша взял его за плечо и сказал:
- Пойдемте пока к нам, подумаем, а здесь, на улице, вам уж совершенно нечего делать.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
БЕСПОКОЙСТВО МЫСЛИ
I
Приехав в Петербург, Сыромолотов остановился в большом меблированном доме "Пале-Рояль", на Пушкинской улице, выходившей на Невский.
Он останавливался в этом доме как-то раньше и не мог, как при свидании с хорошим старым знакомым, не улыбнуться слегка, увидев и теперь на прежнем месте, у самой лестницы в вестибюле, чучело огромного бурого медведя, стоявшего на задних лапах. Так же оскалены были белые клыки, так же напряжены были большие острые черные когти, и только длинная косматая шерсть оказалась гораздо больше, чем прежде, попорчена молью.
Он помнил прежнего метрдотеля - высокого длинноусого немца, - теперь был другой, не такой представительный, постарше, более суетливый и с виду русский. Швейцар, в галунах и фуражке с позументом, был тоже другой, какой-то старик с седыми генеральскими баками и чересчур внимательными глазами.
Номер ему дали на втором этаже, причем сказали, что он - единственный на этом этаже свободный, чему Сыромолотов поверил, так как знал, что жильцы здесь большей частью месячные.
Устроившись тут и выпив чаю, для чего коридорный внес в номер самовар, Сыромолотов почему-то захотел прежде всего найти не художника Левшина, который был ему близок когда-то как товарищ по Академии и тоже жанрист, а Надю Невредимову.
Левшин, заезжавший как-то даже к нему в Симферополь и писавший с него этюд для своей исторической картины, не был, конечно, отставлен им на задний план: с ним-то именно и хотелось поговорить ему об искусстве, о том, как оно здесь, в столице России, чувствует себя, когда началась такая небывалая война. Но не столько почему-то от него, от старого товарища и тоже крупного живописца, как от Нади думалось ему получить ответы на свои вопросы. Точнее, ответы эти он хотел найти сам, но навести на них могла бы - так казалось ему - только Надя; все время вертелось у него в мозгу древнее речение: "Утаил от мудрых и открыл младенцам". Наконец, ведь и картина, которой был он занят все последнее время, совсем не могла бы возникнуть, если бы не Надя.
Однако он не знал адреса Нади, и первое, куда он направился из "Пале-Рояля", было - адресный стол.