- Не кричите так, Алексей Фомич, на улице! - сочла нужным сказать ему в ответ Надя.
- А? Не кричать, вы говорите? Разве я очень кричу?.. Да, разумеется, хотя мы с вами и на площади, но говорю ведь я только с вами, а не стою на трибуне.
Сыромолотов помолчал немного, но умолкнуть не мог, конечно: он был слишком взвинчен своей удачей - центр картины окончательно и бесповоротно уже возник в нем и укрепился.
- А вороной конь как вам нравится, Надя? - продолжал он неуемно. - Ведь я только о нем и думал - и вот вам подарок судьбы! Оплот власти царской на вороном жеребце! А? Ведь этот Дерябин вполне может поспорить фигурой с моим сыном Ваней, но вот, подите же, даже и на ум не пришел мне Ваня, когда дошло дело до пристава? А ведь одень я его приставом - и чем не натура? Не догадался даже и вспомнить о нем... Это ваша заслуга, Надя, - что я вполне гласно и признаю, - это вы мне подсудобили такого пристава, как Дерябин. Не напиши вы мне о нем в письме, я бы не подумал, что он нужен именно такой; я бы не пошел искать его в Симферополе, поскольку остался он у меня в памяти в каких-то темнейших закоулках, - и вот теперь кончено, он у меня на картине! Готово!
- Да ведь нет его еще у вас на картине, Алексей Фомич, - решилась поправить увлекшегося художника Надя.
- Как же так нет, когда есть? Если есть у меня здесь, в голове, значит и на холсте есть, - остался неисправимым художник.
- Алексей Фомич! А как же так вы говорите, что я буду у вас на этой ведь новой уже картине? - спросила вдруг Надя.
- То есть? - не понял Алексей Фомич. - Что это за вопрос такой?
- Как же так не вопрос, когда там я была - в Симферополе, а теперь у вас будет уж Петербург, - сказала Надя. - Там я выросла, и там я еще могла бы, пожалуй, а здесь я что? Буквально какая-то муха, каких здесь на одних только улицах миллион, да миллион в домах, по квартирам.
- Ах, вот вы о чем!.. Это к делу не относится. Там вы были у меня во главе, а здесь будете на переднем плане картины. Место для вас тоже весьма почетное, если представите, что толпа идет не в шеренгах ведь, а как всякая толпа - беспорядочно и не в ногу, косяком... Так же точно и пристав Дерябин: вы идете непосредственно на него, а другие, которые в общем шествии впереди вас будут, - те на других, по положению повыше, чем Дерябин, вот и все, объяснил художник.
- Я представляю, - сказала она, - только ведь если взять Дворцовую площадь и дворец, то какая же должна быть это огромная картина, Алексей Фомич!
- Очень огромная, да! - согласился Сыромолотов. - И показывать ее нужно будет в огромной зале, и зрители должны будут стоять на весьма приличной дистанции... Скорее всего нужно будет протянуть некое подобие барьера между этой картиной и зрителями, - вот как надобно будет сделать! И вот вы видите теперь сами, Надя, как убого она была задумана там, у меня в мастерской!.. Идет, дескать, толпа людей неизвестных профессий, несут, дескать, красные флаги, а их, дескать, уже ждут со свинцовым горохом, и, - публику просят не расходиться, - сию минутку бабацнет залп! Убого! Скуповатенько!.. Какое время, прежде всего? Девятнадцатый век или двадцатый? Двадцатый, вы говорите? А где же машины? Двадцатый век - это век машин на земле, и в воде, и в воздухе, - вот что такое двадцатый век! А где же эти машины, хотел бы я знать?.. Вы видите, сколько машин пробегает мимо нас с вами здесь? А? Вот они-то и должны быть на моей картине!.. И если бы вы меня спросили теперь, как спрашивали вчера, зачем собственно я приехал...