Тихон, утихомирившийся было под суровым укором Лялькевича, снова загорелся местью.
— Поручите мне, товарищ комиссар!
— Ох, горячая голова! Хочешь, чтобы вместо пьяных полицаев поставили здесь зондеркоманду? Кому от этого станет легче? Для чего рисковать?
— Никакого риска, Владимир Иванович! Я подстерегу его где-нибудь под городом, как лесничего. Чтоб и не подумали на нашу деревню.
— Правда! — вдруг поддержал Даник. — Разрешите нам стукнуть этого гада. Пускай знает, как швырять детей… пить кровь людскую.
— Как лесничего, говорите? А много ли это даст сейчас для нашей борьбы? Я хочу, чтоб вы всегда ставили себе этот вопрос. И всегда помнили: мы не убийцы, мы — судьи. Мы караем именем народа. И народ должен знать, кто и за что осужден, а главное — знать кем. Каждый выстрел по врагу должен поднимать новых борцов, пополнять наши ряды. Я вам сказал: Гусеву нашей кары не миновать. Но категорически запрещаю самовольные действия! Предупреждаю, что впредь буду сурово наказывать тех, кто нарушает дисциплину, законы подполья. Имейте в виду! Ясно?
— Ясно, Владимир Иванович, — тихо ответил Даник.
— Пистолет у тебя, Тихон, забираю, чтоб не натворил глупостей. И на первый раз делаю предупреждение.
Юноша тяжело вздохнул: жалко расставаться с пистолетом, который он нашел на поле боя. Пистолет уже не один раз послужил ему орудием мести.
VIII
Может, всего на одну минуту уснула Саша в ту ночь и сразу увидела сон. Бескрайнее, гладкое-гладкое, без холмика, без куста, заснеженное поле. Она вглядывается до боли в глазах в эту белую гладь и… вдруг видит: по полю во всем белом ползет человек. Она узнает Петю. Он протягивает к ней руки, просит помочь, кричит что-то. Саша хочет крикнуть в ответ и не может — нет голоса. Она бежит навстречу, но поднимается страшная метель. Саша борется с ветром, выбивается из последних сил и с ужасом замечает, что вьюга относит ее назад, она не приближается к Пете, а отдаляется от него. И он остается один посреди этого страшного поля.
Саша проснулась, обливаясь холодным потом. Сердце стучало так, словно она и в самом деле только что долго боролась с вьюгой. За окном шумит ветер. Тополя звенят обледенелыми ветками, бьются о стену хаты. По стеклам шуршит сухой снег.
«Это хорошо, что такая ночь», — вспомнила она слова Лялькевича и тут же услышала: он не спит, пьет воду у двери, где стояло ведро. Напился и осторожно, без костыля, чтоб не стучать, держась за лавку и стену, стал пробираться к своей кровати.
«Надо ставить ему воду у постели. Как это мы не догадались?» — подумала Саша и шепотом окликнула: