— Ты, баба! На кого жаловаться идешь? Да я тебя распишу, как бог черепаху. Впрочем, иди! Иди! — он толкнул его. — Жалуйся, сволочь! Трус несчастный! Ты же трус. Ты же не ловил цель, а прятал под оптику голову, как заяц… Тебя же по законам военного времени расстрелять надо. И я первый скажу… Иди!
Астахов толкнул Муху. Но у того пропало желание идти жаловаться, он отступил назад в котлован, трусливо огрызаясь:
— Не ври! Я совмещал… Может, я не услышал команды, меня оглушило. А он… показать себя захотел… Геро-ой!
Подскочил маленький Черняк, блеснув своими девичьими зубами.
— Врешь, Муха! Командир трижды повторил команду! Все слышали!
— Вытри ему сопли, Ваня, — насмешливо посоветовал Астахов. — Пусть не размазывает по лицу.
Наконец я догадался, что случилось: когда я сбросил наводчика с сиденья, он ударился о снарядный ящик и разбил щеку. У меня не было на него ни злости, ни обиды, потому что я хорошо помнил свой собственный страх. Но я увидел, что расчет признал меня: бойцам понравилась моя решительность и смелость. Оказывается, я могу быть смелым. Однако в «бою» между Мухой и Астаховым я стою в стороне, и это не на пользу мне. Надо и тут проявить решительность!
— Эй, на КП! Санинструктора сюда!
— Не надо, — испуганно возразил Муха.
Раньше, чем откликнулся неповоротливый «медик», явился сам командир батареи.
— Что произошло? Раненые? — озабоченно спросил он.
— Да вот ефрейтору Мухе щеку… — ответил я, готовый объяснить все правдиво, если понадобится.
— Чем? Осколком? Камнем?
— Камнем, — солгал Муха.
Переглянулись между собой бойцы, пряча хитрые усмешки.
Севченко дотронулся до щеки «раненого».
— О, с таким ранением будешь жить, Муха, и диты будешь маты.
Комбат, довольный, веселый, оглядел всех нас и не удержался, чтоб не похвалить:
— Хорошо стреляли, молодцы!
— А это мы его, товарищ старший лейтенант! — кивнул Астахов в ту сторону, где догорал сбитый самолет.
— Вы, конечно. Но не зазнавайтесь. Вообще стреляли еще погано.
— Наша пушка сбила, — твердил свое упрямый кузнец.
Меня неприятно удивила самоуверенность и настойчивость заряжающего. Я и не думал, что самолет сбит нашим орудием, потому что вели огонь все. Разберись, чей снаряд попал! Астахов думал иначе.
— По этому били только наше и третье орудие.
Командир батареи нахмурился.
— Ладно, разберемся. Но видели? Нелегко им атаковать батарею, когда она ведет огонь. Вон куда бомбы побросали. Главное — не бояться!
Когда он ушел, Астахов сказал мне:
— Чудак ты, командир, а человек хороший. А за самолет надо бороться. А то Шарун, командир третьего, он из зубов вырвет. Начнет доказывать: он — старший сержант, а ты — ефрейтор, он — старый командир, а ты — один день… Я этих мастеров знаю. Больше горлом берут, чем работой.