— Не надо, Даник, родной. Не надо… Я все понимаю… Успокойся.
Слышно было, как Даник дробно стучит зубами.
Саша обняла его, чтоб согреть.
— Ты лазил в речку? — прошептала она.
— Нет… Я не лазил… — ответил он так, что стало ясно: кто-то все же лазил.
— А кто? — быстро спросила Саша.
— Ты не должна об этом спрашивать! — сказал он сурово и решительно, перестав дрожать и заикаться.
— Я понимаю. Прости меня, Даник. За все… Что я ударила тебя, что думала так…
— Ничего… Я не обижался. Я рад, что ты такая. Но мне было тяжело.
— И мне тяжело…
— Ты думала, я испугался тогда, что отдал Кузьме винтовку без затвора? А у нас их, может, двадцать спрятано, и пулемет, и гранаты… Новенькие… Надо было заткнуть ему глотку хламом, чтоб ничего не заподозрил, не докапывался. И ходил я к ним потому… А заодно учился, как оружием пользоваться… У нас никто не умел как следует.
«У нас… Значит, их несколько человек… Группа. Видно, все такие же ребята, как он, Даник. Но какие смелые и разумные! Кто же там еще?» Саша перебирала Даниловых товарищей, и ни один из них не был похож на героя, у всех еще ветер в голове.
Однако группа есть… Она борется. Она покарала предателя Кузьму, который хотел убить партизана, выдать немцам ее, Сашу.
— Мы сами хотели освободить партизана. Ночи поджидали. Ты нам немножко подпортила. Нам этот человек очень пригодился бы…
Саша слушала слова Даника, как чудесную сказку, от которой становится светлей на душе и появляется страстное желание самой стать такой, как герой этой сказки. Она вдруг тихо попросила, удивив брата:
— Даник… Возьмите меня в свою группу. Я вам тоже пригожусь… Я — фельдшер.
Он долго думал. Она ждала затаив дыхание.
Наконец он пообещал:
— Ладно. Я поговорю с хлопцами.
Саша притянула его к себе и прижалась губами к его уже горячей щеке.
V
И вот она первый раз идет на собрание подпольной группы.
Поздний вечер. В деревне там и сям мелькают огоньки: чадят в хатах каганцы или тлеет на шестке лучина — вот какой свет принесла «цивилизованная Европа». Огоньки эти служат ориентирами, без них легко заблудиться в такой темноте.
Саша крадется на носках, стараясь ступать как можно тише. Землю сковал мороз. И кажется ей — сапоги грохочут на всю деревню. Она останавливается, слушает. Сердце стучит так, что делается жарко в груди, болят виски, уши. Может быть, поэтому шум леса долетает волнами, как в детской игре, когда быстро зажимаешь ладонями уши: шум — тишина, шум — тишина. И чем дольше она стоит, вглядывается, слушает, тем хуже: начинает казаться, что впереди двигаются какие-то тени, а позади слышны шаги и шепот. Может быть, за ней следят, идут? Нет, это только чудится. Неужели она так испугалась? Да, испугалась. Не к чему скрывать. Очень. Но не за себя — оправдывает она свой страх. За Даника, за его друзей, которые поверили ей и теперь ждут за деревней у старой мельницы. Даник долго, чуть не месяц, не давал ответа. Должно быть, им, хлопцам, нелегко решить такой вопрос. Не сразу пришли к согласию. Саша понимала это и не обижалась. Она старше их, у нее ребенок…