— Дай тебе бог счастья. Счастливой вам жизни.
Пригубили для приличия, утерли уголком платка рот и отказались от закуски.
У Саши от их простых и душевных слов больно сжалось сердце. «Счастливой жизни?! Бабушки родные, знали бы вы, кто мы! Но так надо… так надо!»
Мужчины не стеснялись закусывать, но больше налегали на огурцы да картошку, так как знали, что сало в этой сиротской хате не свое — занятое.
Лялькевич выпил, поел горячей картошки, и бледное лицо его покрылось нездоровыми красными пятнами.
— Что, браток, говорят, страх чего делается в этих лагерях? — спросил Федос, с ужасом думая, что и он мог туда попасть.
— Да уж известно, в плену — не у тещи в гостях, — сдержанно ответил Лялькевич, глянув на Даника, который один из всех с аппетитом уплетал сало.
— Говорят, раненых и хворых они кончают там, душегубы проклятые, — подала голос тетка Ганна, Романова жена.
Лялькевич бросил взгляд на Сашу. Она стояла у колыбели и смотрела на него, понимая, как нелегко ему отвечать на такие вопросы: нужно соблюдать осторожность и в то же время не показаться этим добрым людям чужаком, не утратить их доверия.
Он вздохнул.
— Разные и среди них есть. Некоторые, и точно, звереют. Война!..
— Ох, звереют! Хуже зверей становятся, — снова не сдержалась Ганна.
— Да ведь есть международные правила обращения с пленными, — постарался Лялькевич смягчить свои и теткины слова.
— Эх, братец ты мой! — махнул рукой Роман. — Правил ты захотел от этих супостатов! Видел ты у них правила?
— Дочка моя Прося, что в Борщовке замужем, рассказывала… — вмешалась в разговор одна из бабушек, до тех пор молчаливо сидевшая на лавке. — В то воскресенье приходила проведать меня, так она рассказывала. Вели эти ироды через их село, может, тысячу наших пленных солдатиков… Вывели на луг и всех положили, соколиков. За что? Боженька ты мой! Сколько крови людской льется!..
Должно быть почуяв, что беседа принимает не совсем желательный оборот, Федос заговорил о другом:
— А ведь, гляди, отпускают. И много?
Лялькевич решил: «Лучше пускай плохо думают обо мне, чем попасть на подозрение полиции. Кто-нибудь из женщин по простоте душевной расскажет об этих разговорах — попал под наблюдение».
— Многих, — ответил он. — А чего им теперь бояться? Говорят, Москву взяли…
Но он ошибся, даже он, партизанский комиссар, не учел настроения людей.
— Москву? — так и подскочила Аксана. — И вы поверили? Брешут они, как собаки! Они еще перед праздниками кричали об этом. А я сама читала…
Даник оглянулся на окна. Поля дернула соседку за рукав.
— Ксана!
Дядька Роман поспешно схватил бутылку.