— Слушайте, Александра Федоровна! Вам… вам первой я сообщу новость… Счастливую новость. Позавчера по радио приняли.
Услышав эти слова, Саша послушно села на лавку рядом с ним, не отнимая больше руки, которую он сжимал все сильнее и сильнее.
— Наши разгромили немцев под Москвой. Слышите, Саша? Разбили! И гонят прочь гадов. Тысячи трофеев! Тысячи пленных!.. Вот об этом нужно, чтоб народ как можно скорее узнал! У меня в шинели зашито несколько листовок. Мы их размножим…
Кто-то застучал в сенцах. Они прекратили разговор, и Саша быстро отошла к люльке. Радостно взволнованная новостью, она подумала, что человек этот пришел сюда не только для того, чтоб залечить свои раны, но и чтоб продолжать борьбу, направлять их, молодых подпольщиков.
Через час-полтора, когда уже совсем стемнело, в хате собрались Аксана, дядька Роман с женой, сосед Федос, что месяца два тому назад пришел раненый из окружения, две старушки соседки. Женщинам хотелось увидеть Сашиного мужа, мужчинам — человека, вернувшегося из лагеря военнопленных. На столе, застланном праздничной скатертью, той, что ткала еще покойница мать в приданое дочкам, стояли тарелки с ломтиками сала, миски с огурцами, капустой, картошкой, от которой к самому потолку поднимался пахучий пар, две бутылки самогона, заткнутые кукурузными початками.
Поначалу все держались солидно, торжественно, как полагается в таких случаях. Мужчины, входя в хату, здоровались с «Петей» за руку, тетки целовались с Сашей и плакали. В те черные дни у женщин хватало поводов поплакать.
За стол сели не все: соседки от приглашения вежливо отказались и примостились на лавке. Дядька Роман, человек острый на язык, бывалый, взял на себя роль хозяина; по деревенским обычаям он имел на это право: Саша — его крестница. Стаканов было всего два, и дядька Роман налил в первую очередь себе и «Пете».
— Ну, сынок, за то, чтоб нам жить назло супостатам! Не горюй, что без ноги… Говорят, чему быть, того не миновать! Судьба. Я вот с пятнадцатого года на деревяшке… Тоже от их снаряда, — он кивнул головой на окно.
Саша, настороженно следившая за всем, увидела, как сошлись у Лялькевича брови и задрожала рука. «Зачем дядька утешает? Кому легко в двадцать пять лет остаться калекой? Зачем об этом напоминать?»
А дядька не унимался:
— Однако ничего, брат, как видишь — живу. Была бы голова на плечах. А у тебя она есть. Человек ты ученый. Техник. Мы с тобой еще не одну дорогу построим назло супостату. Так будем здоровы!..
Саша не присаживалась. Поля уступила ей обязанности хозяйки, и она хлопотала, ища себе работы и стараясь меньше быть на свету — над столом горела Аксанина лампа. Саша подавала на стол, подбрасывала дрова в печь, где варился второй чугун картошки. Когда выпили все, кто сидел за столом, Саша поднесла угощение соседкам. Старушки крестились и говорили в одно слово: