, кусал тонкие губы и Ксендз. Артем видел, как последний неторопливо натягивает на ногу тесный сапог, и вспыхнул:
— Нашел время переобуваться… Быстрее, быстрее к выходу!
Завизжала, заскрипела давно не открывавшаяся задняя дверь в сенях. Теперь только бы добраться незаметно до лесу.
— Тату, мамо, собирайтесь и вы. Побудете с нами, пока они уедут, а там… — уговаривал Митько родителей.
— Да куда нам, сынок, за вами угнаться? Лишняя морока. Мы уж тут с божьей помощью…
— Тату, послушайте…
— Марш! — как выстрел, звучит команда.
Первым бросился из сеней юркий Заграва. Отбежал шагов двенадцать, упал под старой раскидистой яблоней, оглядел дорогу и только после этого сделал знак рукой: все в порядке, выходите!
Последним оставил Стасюкову хату комиссар Таран. Когда уже намеревался перешагнуть порог, к нему подошла Митькова мать. Сунула ему под мышку что-то мягкое и теплое, завернутое в полотняный рушничок, поспешно перекрестила дрожащей рукой и проговорила сквозь слезы:
— Помогай вам бог! Присмотрите за Митьком… Он ведь у нас последний…
Что мог сказать на это Артем? Нагнулся, молча поцеловал старушку и бросился вслед за товарищами…
Залегли они в размытом рву за лесной опушкой. Прижались друг к другу, изготовили оружие — две винтовки и три пистолета. Сосредоточенные, напряженные лица, расширенные зрачки. Даже у Ксендза, всегда невозмутимого, уши стали похожими на лепестки отцветающего пиона.
Вот до них донеслось урчание мотора, — значит, машина выбралась из балки. Остановится на хуторе или проедет дальше? Замирают, немеют в недобром предчувствии сердца. И вдруг… мотор замолк. Донеслись выкрики, топот, лязг. Значит, каратели появились на хуторе совсем не случайно, значит… они узнали о месте сбора штабной группы?
Долго, ужасно долго тянется время для шестерых в лесном овражке. Что там на хуторе?
И вдруг все вздрогнули — до слуха донеслась автоматная очередь… Вторая… Третья. А потом в ясном небе над верхушками деревьев взвились клубы темного дыма…
Скрипел на зубах песок. И жаркое пламя клокотало в груди. И едкий пот неудержимо заливал глаза. И садняще щемило натертое до крови тело. Но они шли и шли. В надвинутых до бровей картузах, во взмокших на спинах ватниках и пиджаках, в стоптанных на бездорожье сапогах.
А в невероятно высоком, по-весеннему голубом небе радужно лучилось солнце. И под его золотистым дождем словно просыпался, оживал после глубокого сна лес. Румянилась, пронималась ароматной живицей кора на соснах, набухали и трескались под напором молодых соков клейкие березовые почки, тянулась ввысь, развертывала свой стрельчатый лист нежно-зеленая трава. Тихо и привольно.