— Мердё, мердё, мердё, хорошо, брат, сколько кораблей взял с собой Морган?
— Люди говорят, что он уплыл во главе трёх шлюпов. И многие англичане тоже недовольны разделом, но они не поплывут за ним в погоню.
— Да, это ясно, Пьер, но нам надо собираться, мы и так потеряли много времени.
— Да, пойду собирать своих людей, а ты, Жан, можешь забрать вон тех двух засратых пленников. Их бросили, а может, забыли взять с собою англичане, это будет для тебя хоть какой-то компенсацией убытков.
— Пюте! Зачем они мне нужны?
— Я слышал, что мальчишка — сын навигатора, он может быть тебе полезен! Ну, или, по крайней мере, ты можешь использовать их в качестве юнги и палубного матроса, либо трюмных рабочих, для откачки морской воды.
— Хорошо, спасибо тебе, брат, за совет, мы отправляемся немедленно!
— Удачи!
— Удачи!
После того, как от нас отказался Гнилой Билл, а потом и вовсе, уплыл вместе с Морганом, нас избитых и ослабевших, от бурно проведённой, не по нашей вине, ночи, погнали пинками на корабль одного из французских капитанов. Им оказался Жан Ле Гаскон «Гасконец», называвший себя честным флибустьером. У него был относительно новый десяти пушечный шлюп испанской постройки, захваченный у испанцев.
Нашим мнением особо никто не интересовался, подошли и спросили.
— Как вас зовут, испанцы?
— Падре Антонию и кабальеро Эрнандо.
— Да нам насрать, как вас зовут! Ты, падре, здесь больше не падре, а если будешь нам парить мозги, «небесный лоцман», то пойдёшь к морскому дьяволу, а твой череп послужит неплохим эскизом к нашему новому парусу. Будешь зваться Хуаном, а ты, «ба» (мелкий), до кабальеро ещё не дорос, и до юнги тоже. А потому будешь…
Француз задумался, а это был квартирмейстер Гасконца, и он всё никак не мог подобрать подходящей клички для меня.
— Так, я слышал, тебя звали — Восемь реалов! Но сейчас ты больше стал похож на полреала, а потому, будешь… Ты же родился здесь, в Испанском Мейне?
Где уж родился Эрнандо, я и сам не знал, а потому машинально ответил.
— В Москве я родился!
— Где, где, — не понял француз, потом разозлился, — будешь квакать, голову отрублю! Где родился, я спрашиваю? Отвечай?!
— В Панаме, грёбанный ты урод, и твой рот хотелось бы натянуть на… бутерброд, — не выдержал я, и после слова Панама, добавил остальное от себя по-русски.
Последние слова француз не понял. Не разбираясь, что я ему сказал, он наотмашь хлестнул меня рукой, отчего моя голова безвольнометнулась вправо. В мозгах гулко прогремела колокольным набатом затрещина, и я, не удержавшись, упал на задницу.
Квартирмейстер расхохотался от увиденного.