— Увы, нет! — ответил им на это падре Антонио.
— А, ну тогда и хорошо, тогда в трюм, к помпе, и только к ней.
— А вы не боитесь Бога? — встал во весь свой, не сильно высокий, рост падре Антоний и, взявшись за простой деревянный крест, висевший у него на груди, произнес, — ведь он всё видит и слышит!
— Что, падре, ты мне хочешь сказать! Он всё видит! Когда мы выходим в открытое море и месяцами болтаемся в океане, не видя ни женщин, ни земли, питаясь давно сгнившими сухарями и употребляя зелёную вонючую воду, мы вспоминаем уже не его, а дьявола!
— Не богохульничай, неверующий!
— А то, что будет, падре Хуан? Ты накажешь меня, сожжёшь на костре, или проклянёшь? Ты, святой червь, на нашем здоровом теле. Ты рули там, в небесах, а не на палубе. Ты хоть раз стоял в шторм в трюме, когда воды налилось уже по яйца, а две мачты, из трёх, давно сломаны и смыты за борт. Ты стоял, червь? А?
— И Пьер Пижон схватил в охапку доминиканца, намереваясь ударить его ножом, который зажал для этого в своей левой руке.
— Не тронь его, подхватился я с места, и повис всем своим тщедушным телом на его левой руке, с зажатым в ней ножом.
Без труда стряхнув меня с руки, Пьер Пижон, всё же, одумался. Он уже спустил пар своих эмоций и выпустил из рук падре, который пустым мешком тут же опустился на землю, от усталости и полученного стресса. Падре Антонию было плохо, он схватился рукою за сердце.
Глядя на его резко побледневшее лицо, я понял, что у него, как минимум, сердечный приступ, а остаться одному мне сейчас категорически не хотелось. Если падре умрёт, мне тоже никогда не выжить. Останусь я с пиратами, и судьба моя будет печальна. Либо я погибну от их руки, либо позже, от руки правосудия. И тот, и другой путь меня, однозначно, не устраивали. С падре меня связывало будущее, и только с ним оно было понятным, а значит, ему надо было срочно помочь, но как?
Решение мне подсказало сердце. Точнее, нет, не сердце, а то, что находилось с другой стороны груди и называлось магическим ядром, именно оно, внезапно разбуженное моей искренней тревогой за жизнь доминиканца, неожиданно для меня, подтолкнуло к активным действиям. Подбежав к старику, я коснулся его правой стороны груди своей правой рукой.
Пальцы кольнул небольшой статический разряд и сквозь них, направляясь прямо в грудь падре, потекли крохотные искры магической энергии, насыщая его полностью опустошённое ядро. От меня заструилась сама жизнь, вдыхая желание жить в старого человека.
Падре Антонио несколько раз глубоко вздохнул и его лицо, ставшее к этому времени почти белым, несмотря на покрывавший его плотный загар, снова приобрело свой нормальный цвет. Вздохнув еще раз, он уже более осмысленно посмотрел на меня.