Но Джексон Лэм так не считал; проблема заключалась не в том, что старый агент изобретал все новые и новые способы издеваться над своими подчиненными-слабаками, а в том, что, как и все старые агенты, если он ухватывался за ниточку, то тянул до тех пор, пока не расплетется все полотно. А Дэвид Картрайт в своей жизни видел столько полотен, что с трудом понимал, где начинается одно и заканчивается другое.
Он снова взял стакан, обнаружил, что тот пуст, и отставил его. Еще порция виски – и он уснет мертвым сном на час, а потом до самого утра глаз не сомкнет. Единственное, чему он завидовал в молодых, так это их врожденной способности погружаться в беспамятство, как ведро, брошенное в колодец, а потом не спеша подниматься на поверхность, полным сил. Один из тех талантов, о котором не подозреваешь до тех пор, пока его не лишишься.
Вдобавок, кроме осознания того, что в жизни есть вещи, которых ты не в силах изменить, старикам также известно, что есть вещи, которые меняются независимо от тебя.
Александр Попов был вымыслом, легендой, думал Дэвид Картрайт. Александра Попова не существовало.
Интересно, так ли это сейчас.
Он еще долго смотрел в умирающее пламя. Но как и все умирающее, оно не раскрыло ничего такого, чего он не знал.
Уэнтвортская академия английского языка располагалась в двух местах. Ее основное здание, если верить роскошному рекламному буклету, находилось во внушительном загородном особняке, подсознательно знакомом любому, кто хоть раз видел воскресные передачи Би-би-си, – четырехэтажный сказочный замок с зубчатыми башенками, тридцатью шестью спальнями, ухоженными газонами, теннисными кортами, площадкой для крокета, оленьим заказником и прудиком с карпами. Второе помещение, единственным преимуществом которого было то, что оно, собственно говоря, и являлось академией, размещалось в двух кабинетах на третьем этаже дома неподалеку от Хай-Холборна, над магазином канцтоваров; если бы включить его описание в буклет, то пришлось бы упомянуть и протекший потолок, и покоробленные оконные рамы с треснутыми стеклами, и электрообогреватель, при включении оставлявший пятна копоти на штукатурке, и спящего русского.
Сейчас электрообогреватель был выключен. Лэм постоял в дверях, молча обводя взглядом кабинет: полки со стопками единственного рекламного буклета; три диплома в рамочках на стене над камином; кирпичная стена за окнами, а на столе, за которым спал русский, – два телефона, черный и белый, оба с дисковым набором, полускрытые грудами того, что можно было назвать документами только из вежливости: всевозможные счета, флаеры местных пиццерий и фирм такси плюс почему-то чье-то объявление: «Недавно приехавший ищет твердой руки». Из-под стола торчали остов небрежно задвинутой туда сложенной раскладушки и замызганная подушечка.