— Что стоишь? — рявкнул отец, наваливаясь на коровий крестец могучим весом. — Телок не идёт совсем. Вытягивать надо, заразу, один не сдюжу!
Настя бросилась вон. Выбежала на дорогу, на ходу уронив платок, — поднимать не стала.
Пробежала три дома к лесу, задохнулась, закашлялась. Везде темнота, сколько хватает глаз. А там и деревня кончается, их дом из крайних. Куда идти? Развернулась и побежала обратно, на погост.
Первый дом у церкви — изба священника. Только его окна и горят да ещё где-то вдалеке, но туда и за полчаса не добраться. Настя подбежала к избе и постучала в окно.
— Кто там? — отозвался низкий встревоженный голос.
— Соседи. Настя Лаврина.
Из окна выглянул отец Павел и его испуганная жена.
— Простите меня, батюшка. Мой отец за помощью послал. У нас у Машки роды тяжёлые…
— Все спят вокруг, я не знала, куда бежать. Машка — корова старая, боюсь, как бы отец ее не зарезал после отела, — тараторила на бегу Настя, захлебываясь морозным воздухом. — Я сперва испугалась, что он прям сейчас прирезать решил — чуть сердце не рухнуло!
— Побереги тепло, Настасья. Всё ты правильно сделала, что пришла.
Вот и двор, вот и хлев. На минуту стыд вожжою ошпарил девичий лоб: сейчас увидит отец Павел, как живёт она, сейчас всё поймет. Господи, помоги! И задержав дыхание, как в воду нырнула и отворила дверь в коровник. Там было тихо.
— Папа, — крикнула Настя, — мы здесь.
Отец, уже голый по пояс, весь в испарине и крови, засунув руку по самое плечо в коровье лоно, пытался захватить и вытянуть плод из материнской утробы. На подстилку хлестала кровь и воды. Машка лежала молча, вытянув все четыре ноги, как огромная брюхатая рыба, выкинутая на лёд и доживающая последние минуты. Ее молчание было почему-то самым страшным. Отец мельком глянул на подоспевшую помощь.
— А, поп, — как-то разочарованно бросил он, — ты со скотиной дело-то имел?..
— Ещё как имел. Семь лет ветеринаром отработал.
Отец Павел скинул тулуп и спросил у Насти:
— Как роженицу зовут?.
— Маня, Машка.
— Устала ты, Маня… — ласково бормотал Павел, привязывая веревкой хвост к коровьей шее, чтоб не мешал. — Ничего, поборемся за тебя. А ты выйди, Настасья.
Мучительные минуты провела Настя в сенях, путая слова молитвослова и прислушиваясь к звукам в хлеву. Машка сносила свою муку молча, а по редкой брани отца и коротким перекличкам мужчин понять ничего было невозможно. В какие-то моменты тишина казалась Насте невыносимо страшной, и она порывалась вбежать в хлев, но останавливала себя, отвлекала. Наконец не выдержала, разрыдалась и выскочила на крыльцо.