Доминик переминается с ноги на ногу.
Я боялся того, что ты могла мне сказать, — признается вдруг он, впервые посмотрев мне прямо в глаза. — Немного немужественно в этом признаваться, я знаю, но ты… ты, Джессика, мне всю душу исстрепала, я устал с этим бороться… Стоит только закрыть глаза и представить тебя с моим братом, как… как он касается тебя, как шепчет тебе на ухо, словно пылкий любовник, как держит за руку… я дышать не могу! Эта сцена вчера, — Доминик запускает пальцы в свои непослушные волосы, — он специально это делал, я знаю, но все же, понимаешь ли ты, насколько жестоко это было…
Он говорит, открывая мне свою душу, а я вижу лишь движение его губ, от которых не могу отвести своих глаз, и сердце… мое глупое, влюбленное сердце бухает прямо у меня в ушах, словно набат. И моя рука, движимая незримым магнитом, поднимается и ложится на щеку молодого человека… горячую, покрытую минимум двухдневной щетиной щеку, прикосновение к которой кажется таким привычным и таким… необыкновенным.
В тот же момент мы оба выдыхаем, словно всплывшие на поверхность жертвы караблекрушения…
А понимаешь ли ты, что мне нет никакого дела до твоего брата? — отвечаю я просто. — Ни до него, ни до кого-либо другого, кроме тебя? И если бы ты раньше осмелился спросить меня об этом — я так бы тебе и ответила… — Я замолкаю, наслаждаясь теплом Доминиковой кожи, просачивающимся в меня сквозь ладонь, прижатую к его щеке. Он слегка склоняет голову и трется об нее, как маленький пушистый котенок. — Ты выглядишь уставшим, — констатирую я наконец. — Неужели, действительно, хотя бы на йоту поверил Паулю?
Вы были очень убедительны…
Глупый… Иди сюда! — я скидываю тапочки и забираюсь на кровать, похлопывая по покрывалу рядом с собой. — Не бойся, я не кусаюсь…
Помедлив секунду, Ник тоже неловко скидывает туфли и придвигается ко мне… Несмело, почти опасливо.
Ложись и послушай меня.
Он послушно ложится — большой маленький мальчик, заблудившийся в своих чувствах — и я льну к его спине, положив руку ему на грудь, где наши пальцы привычно сплетаются маленькими зверьками в зимнюю стужу.
Мой любимый… мой дорогой…
Через время (мне трудно исчислять его точными отрезками) я приподнимаюсь и шепчу ему в самое ухо, так что кончики его встрепанной шевелюры трепещут от моего теплого дыхания:
Постоянно думаю о том, что могла бы никогда тебя не встретить, что прошла бы мимо читающего подростка на детской площадке или… мне бы не понравилась выпечка твоей мамы и мы бы не стали с ней подругами, — тихонько хихикаю, как девчонка, — но теперь ты есть в моей жизни, и это мучительно и восхитительно одновременно.