Я долгое время просил Хильдегард протереть пыль на этом шкафу, — провозглашает он, продолжая держать свой палец — к слову, абсолютно чистый, как вы догадались — поднятым вверх, словно некое священное знамя, — но она бессовестно уверяла меня, что там чище, чем в хирургическом кабинете, — тут следует непередаваемая игра бровями. — А между тем на меня сыпались хлопья пыли и паучьи иссушенные тельца — на которых у меня, между прочим, жуткая аллергия — и я был вынужден все это терпеть… Не самому же мне бегать по дому с тряпкой?!
Почему он не уволил эту самую Хильдегард точно так же, как обещал при необходимости сделать со мной, так и осталось для меня тайной. А мужчина торжественно заключил:
Чувствую, мы с вами сработаемся, Джессика! Я ведь могу вас так называть, не так ли?
Конечно, можете, уверила я его самым доброжелательным образом, а потом весь день ходила чуточку опьяненная этим простым признанием своих трудов, словно не просто банально навела чистоту в одной из комнат этого огромного дома, а сделала, например, открытие мирового значения в области медицины.
Эх, Джессика, Джессика… Я даже на полном серьезе рассматривала возможность благодарственного письма Ванессе, ну, не письма, конечно, но подойти и сказать банальное «спасибо» за предоставленное мне рабочее место, представлялось мне вполне правильным и логичным.
К счастью, в ближайшие пару дней я так этого и не сделала, случая не представилось, а потом я и вовсе поняла, что не душевная доброта и отзывчивость двигали названной особой, когда она так своевременно явилась на моем пути со своим рабочим предложением.
Так вот, в тот день я почти заканчиваю свою работу, когда Моника вдруг сообщает мне, что фрау Вайс (а между нами просто задавака) желает переговорить со мной, при этом моя помощница закатывает глаза, мол, снова та строит из себя знатную особу. Такой снобизм, к сожалению, был очень свойственен Ванессе… Я поднимаюсь наверх и стучу в дверь ее спальни. Сначала решаю было, что в комнате никого нет и что Моника ошиблась, назвав местом встречи данную комнату, но потом слышится приглушенная возня… и томный голосок девушки просит меня войти.
Как хорошо, что с некоторых пор я научилась быть неплохой актрисой! Все-таки верно сказал Шекспир: весь мир театр, а люди в нем — актеры. Итак, сцена: спальня юной нимфетки (относительно юной, но все же) в бежево-шоколадных тонах с мазками розового и голубого, слегка развороченная кровать — искуссно развороченная, никак специально постарались — и по центру два главных героя: молодой и прекрасный Доминик Шрайбер в распахнутой на груди рубашке со следами помады на шее и скулах (мне тоже эти скулы всегда нравились) и та самая юная нимфетка, хозяйка комнаты и сердца (судя по сюжету) молодого и прекрасного героя. Она, кстати, в мнимом порыве стыдливости стягивает на груди свою ярко-алую блузку и столь же «стыдливо» отводит глаза в сторону.