Тогда он пошел к своему старому другу-врагу Ясеру, который в прошлом году отбил у него девушку (не то чтобы Муса был в нее влюблен, но друг, сволочь, не должен предавать!), нашел того за тем же нелепым занятием — глядением в телевизор, — и ударил Ясера по голове табуретом.
Вернулся домой и лег спать.
Снаружи еще долго кто-то ходил и что-то бормотал. Сумасшедшие.
Утром Муса проснулся в другом мире. Он понял это сразу, еще не открыв глаза. Ему казалось, что он лежит не на своем продавленном диване в тесноте маленькой комнаты, где, кроме него, спали еще три брата, а в гамаке из эластичной сетки, покачивавшемся от слабого ветерка. Еще не придя в себя после сна, Муса схватился руками за край дивана и, ощутив привычно выпиравшие пружины, понял, что никто его не похищал. Рука под подушку — пистолет на месте.
И еще он услышал голоса. Говорили все его родственники разом, негромко, но вразнобой, не слушая друг друга, понять что-нибудь было почти невозможно. Муса открыл глаза — медленно, чтобы те, кто, возможно, за ним наблюдал, не заметили, что он проснулся и готов отразить нападение.
В комнате никого не было, кроме него, голоса, тем не менее, продолжали звучать, и — это было самое страшное — Муса не мог определить направление.
Будучи от природы человеком импульсивным, Муса не то чтобы не любил, но просто не умел рассуждать. Разумом он понимал (хотя и не понимал, почему он это понимает), что опасности нет, но эмоции утверждали обратное, и Муса, пружинисто вскочив на ноги, достал из-под подушки пистолет и, подобравшись к двери, распахнул ее ударом ноги.
Семья собралась за большим столом, и восемь голов повернулись в его сторону.
— Мы думали, ты спишь, и не хотели будить, — сказал старший брат Кемаль. И добавил:
— Опять этот идиот таскается со своей пушкой.
— Ну, ты! — вспыхнул Муса и тут же отступил обратно в свою комнату. Он увидел: когда брат обозвал его идиотом, губы Кемаля не шевелились.
А голоса продолжали звучать — все там же, в глубине мозга. Стоя посреди комнаты за запертой дверью, которую он для верности еще и подпер диваном, Муса постепенно начал понимать происходившее. Уж не до такой степени он был глуп, и, к тому же, чего еще ожидать от этой своры трусов, его братьев, которые даже в лучшие времена не были способны на большее, чем ругань в адрес израильских патрулей?
Он слышит голоса, когда люди думают. Он может заставить каждого из них замолчать, просто подумав об этом. Вот сейчас говорит (думает?) Кемаль, а остальные молчат, потому что он, Муса, им так приказал:
— Торговли сегодня не будет… Пойти со всеми на Эрез… Только не нужно слишком… А может, так лучше… Все же мы одни и те же… И сестры там ни к чему — это для мужчин… А Муса? Надо отобрать… Чай слишком горяч, пусть остынет… пистолет, Муса какой-то не такой, я же сказал ему Слово, а он слышал, и почему тогда… Слишком крепкий, нужно долить… Он не воспринял Слово?