Первый израильский канал еще вел передачи, а второй и третий показывали цветную рамку с предложением выключить телевизор. Так, во всяком случае, решила Людмила, надпись была на иврите, она даже сумела прочитать и найти слово «телевизия», перевод же был чисто интуитивным.
Она переключилась на следующий канал, то ли европейский, то ли арабский, на котором уже не было передач. На восточных каналах — то ли индийских, то ли малазийских, — повторялись кадры, уже виденные в репортажах из Москвы и других европейских и американских городов.
Людмила сидела в своем углу, на экран не обращала внимания, ничего нового там не происходило. Думала об Андрее и прислушивалась к себе — сейчас он позовет, и тогда она будет знать, что делать. Вот сейчас… Андрей не звал, молчал и Мессия, вместо них около полуночи на экране возник Любавичский ребе в окружении огромной толпы хасидов. Ребе, которому три месяца назад исполнилось семьдесят пять, выглядел помолодевшим на полвека. Людмила включила звук и была оглушена ревом толпы. Ребе опустил руку, и упала тишина.
— Мессия позвал нас, — услышала Людмила надтреснутый голос, тихий и не очень внятный. Она понимала не каждое слово, но смысл был ясен. — Мы должны выйти из египетского плена, мы должны перейти пустыню и войти в дарованную нам Господом землю, текущую молоком и медом. Исход начался. Но фараон не отпустит народ наш, фараон пошлет вслед свое войско, и Творец поможет нам, осушив море, погубив врага и дав нам силу выжить в пустыне. Об этом сказано в Торе. Не бойтесь. Уходя, не берите с собой больше, чем нужно для того, чтобы выжить. Так повелел Творец. Уходя, не копите злобу против Египта, бывшего нам приютом долгие тысячелетия, ибо такова была Его воля.
Ребе сделал шаг вперед, его поддержали под руки, и толпа рванулась к нему, Людмиле показалось, что два эти движения вызовут аннигиляцию, будто частица с античастицей сольются, и произойдет взрыв.
И стало так.
Экран на мгновение ослепил голубым, потом ярко оранжевым, а потом погас, прикрывшись чернотой, будто шторкой, что— то начало возникать в глубине — грохот? свист? — но обернулось шипением и смолкло.
Людмила переключила на Москву, но российские программы покинули эфир, а первый израильский канал показывал застывшую толпу перед Стеной плача, лиц не было видно, но камере каким— то образом удалось передать ощущение ожидаемого ужаса и готовности принять свой жребий.
Мы уходим или возвращаемся? — подумала она.
Она впервые так подумала — «мы». Значит, пора и ей.
Голос Андрея все еще не звучал. Сын не звал ее. Но что— то было… Ощущение, будто стоишь в абсолютно пустой огромной комнате, где больше нечего делать и где ничего больше не произойдет. И каждая мысль отражается эхом от стен. И нужно выйти. А дверей нет. Значит — сквозь стену. Лбом. И будет больно.