Протянув вперед руки, будто слепая, Людмила прошла из дикторской в комнату операторов. Дошла до студийного магнитофона, стоявшего в углу, пальцы уперлись в ряд кнопок и сами нашли нужную. Поползла пленка, и голос Андрея сказал:
— Мама… Мамочка…
— Иду, — то ли произнесла вслух, то ли подумала Людмила.
Оглянулась. Ей показалось почему— то, что все люди Кода во всем мире, от Лос— Анджелеса до Новосибирска, смотрели на нее. Ждали, когда она сделает шаг. Чтобы пойти вслед. Глаза, глаза, глаза…
— Почему я? — подумала она. — Моисей — мужчина…
Это не имело значения.
* * *
Последние часы перед Исходом замечательно описаны в десятках книг — как популярных, так и сугубо научных. Честно говоря, я не понимаю, почему этой темы так избегают прозаики (поэты оказались более решительными — я имею в виду «Сад и меч» Стефана Росата и «Не ведая…» Иммануила Ступника). Как видите, я тоже обошел стороной многие чрезвычайно интересные события, происходившие на планете Земля в день Исхода. Касался лишь того, что имело непосредственное отношение к моим героям.
Моим… Это, конечно, фигура речи, не более.
Перечисленные произведения очень любопытны (особенно аналогии Саграбала и Синая, Земли и Египта, Арлафа и Ханаана), но вполне укладываются в концепцию современного постпримитивизма. Поэтому желающие восполнить пробелы в своих знаниях о времени Исхода могут обратиться к изысканиям Шварцкопфа, Модильяни, Юренского и многих других. Я же призываю своих читателей увидеть события глазами людей, оказавшихся вовлеченными, но для роли Моисея вовсе не приспособленных.
Они шли к пониманию сути. Все прочие просто шли. На Родину.
* * *
Прежде всего Людмила подумала о том, что люди окажутся беспомощными. Без машин, квартир, телевизоров, магнитофонов, соковыжималок, кухонных комбайнов и даже без зубной пасты. Каким бы райским местом ни оказалась эта планета, как бы ни стремились сюда сотни миллионов человек, подчиняясь диктату наследственности, по сути здесь была пустыня похуже Синая. Древним иудеям нечего было терять, кроме фараоновой неволи. К пустыне и жизненным тяготам они привыкли. А современные люди, евреи и все, кто никогда не помышлял о сродстве с еврейской нацией, но вот, поди ты, оказался евреем в каком— то пятидесятом, предками забытом, колене?
Людмиле было бесконечно жаль людей, даже самого последнего гада. Даже соседа по московской квартире Сергея Горохова, способного лишь на то, чтобы выпить с утра и обложить матом сначала свою жену, а потом любого, кто попадется. Себя ей жаль почему— то не было. Она не думала, что здесь ей понадобится квартира (если понадобится, она ее построит) или телевизор (впрочем, если одолеет любопытство, почему не собрать и телевизор?). Единственным ее желанием было увидеть Андрея.