— О боги! — сказал мужчина. — Вы не позволили мне это!
Мужчина говорил по-арабски, и Муса ответил ему на том же языке:
— Я пришел с миром. Мне нужен кров. Я голоден.
Мужчина, казалось, не слышал. Он повторял свое «вы не позволили мне», и Муса сделал несколько шагов вперед. Он находился в открытом дворике сооружения, скорее всего, предназначенного для отправления религиозного культа. Посреди дворика стояли два заляпанных кровью и грязью идола, а перед мужчиной лежало мертвое тело мальчика лет пятнадцати. И еще — навоз, трупный запах и мухи.
Странные вещи делает с человеком страх, особенно если это ощущение непривычно. Муса не привык к страху. Он не знал, что страх может заставить бежать сломя голову, даже если опасность не очень велика. И может заставить идти навстречу гибели, потому что, достигнув какого-то, трудно установимого предела, страх лишает человека способности правильно оценивать ситуацию. Муса не мог заставить себя повернуться спиной к человеку с ножом. Оставалось одно — идти вперед, что он и сделал.
Мужчина уронил нож, упал на колени и завопил:
— Боги не приняли жертву! Боги вернули мне сына!
Может, так оно и было?
Житель Мекки Абд аль-Муталлиб приносил богам в жертву собственного младшего сына Абдаллаха, поскольку в свое время дал обет: если родятся десять сыновей, одного обязательно пожертвую. Почему бы и нет — я породил, я и убью. Сыновья не возражали, даже сам приговоренный: воля отца — закон. И повел Абд аль-Муталлиб сына своего Абдаллаха к идолам Исафа и Найлы, на задний двор храма Каабы. И принес богам жертву, страдая всей душой. Но боги решили, что негоже лишать человека сына. Как иначе мог Абд аль-Муталлиб объяснить то, что произошло? Кровь еще капала с кончика ножа, когда открылась дверь в стене и явился юноша, почти обнаженный, похожий на Абдаллаха взглядом и осанкой. И сказал посланец богов:
— Я пришел с миром!
Слова эти пролились бальзамом на истерзанное сердце отца, и Абд аль-Муталлиб, не сходя с места, дал новый обет: принять посланца богов как собственного сына Абдаллаха, ибо означало это имя — «раб божий». А богам принести иную жертву. И чтобы не впасть в гордыню, Абд аль-Муталлиб решил: пусть назовет жертву прорицательница из Хиджаза, что в Ясрибе.
И было так. Десять верблюдов, — сказала прорицательница, — а если окажется мало, то еще и еще десять. Пока боги не скажут: довольно.
Муса, обросший уже бородой, вынужденный следить за каждым своим словом и жестом, проклинал себя за непродуманность действий (поддался эмоциям, не посоветовался ни с И. Д. К., ни с Йосефом), но понимал, что сделать ничего нельзя, он и не хотел уходить сейчас, и нужно было жить по законам курайшитов, а какие законы в шестом веке, да еще в Аравийской пустыне, в Мекке, вовсе еще не священной? Мусе казалось, что иссушающая жара выпарила из него все способности, он не мог, хотя и мучительно желал этого, вернуться в серую синеву Саграбала, и даже родная Газа, казавшаяся сейчас красивейшим местом во всех временах, была недоступна — как ни молил Аллаха Муса, как ни напрягал все уровни разума, подвластные его сознанию, сделать он ничего не мог. Он пришел сюда. Он остался здесь. Он ошибся. И нет пути назад. Нет пути.